Вот сейчас. Сейчас он войдет в приемную и скажет — небрежно и даже немного покровительственно:
— Риточка, организуйте мне кофеек…
И легкой уверенной походкой пройдет в свой кабинет.
А через несколько минут Риточка, умопомрачительно стуча каблучками, принесет чашку ароматного напитка. И тогда он встанет ей навстречу, подойдет близко-близко, закроет дверь, примет из рук миниатюрную чашечку на блюдце, отставит в сторону и скажет хрипловато:
— Кофе подождет…
И вопьется в эти вишневые губы, прижмет ее к себе сильно, чуть ли не до хруста. А потом потянет вверх подол строгого секретарского платья… Конечно, поначалу она будет сопротивляться, стучать кулачками по широким плечам — они все поначалу сопротивляются. Но потом обмякнет в его руках, ответит на поцелуй, сначала робко, а потом все жарче и жарче. И тогда он расстегнет наконец фирменные пуговицы платья, или нет — рванет так сильно, чтобы они посыпались…
— Не советую, — насмешливо проговорил грудной завораживающий голос.
— Что? — изумленно переспросил Хрящев. Кофе и прочие вольности тут же вылетели из головы.
Риточка сидела на своем обычном месте и смотрела на него своим обычным равнодушным взглядом.
— Говорю, добрый вечер, Николай Степанович! Решили поработать попозже?
— Я? Да, вот решил… — всю уверенность как ветром сдуло, он невыразительно промямлил, — мне бы кофе, если, кончено, вам не трудно.
— Хорошо, — так же ровно проговорила секретарша и направилась к кофе-машине.
Хрящев пробормотал что-то совсем невразумительное и быстро скрылся в кабинете. И только когда дверь за ним закрылась, он смог перевести дыхание.
Да что это с ним, черт возьми! Почему эта чертова кукла напрочь выбивает его из колеи? Он же всё тот же: 38 лет от роду, квадратная челюсть, не менее квадратная фигура, тренажерка трижды в неделю, костюм дорогой, парфюм тоже, машина — нет слов, какая дорогая. Барышни от 18 и до предела хлопаются в обморок и отдаются прямо на месте… По крайней мере, до сих пор хлопались и отдавались.
Хрящев прошел вглубь кабинета и сел за стол. Насчет поработать — это он, конечно, загнул. В офисе ему делать ровным счетом нечего. То есть, он конечно, гендиректор, и всё такое… Только особой работы его директорство не предполагает.
Он вообще не собирался руководить. И вообще ничего не собирался. Тягал штангу, участвовал даже в соревнованиях… Но никаких звезд с неба и особых перспектив. Университет окончил — лишь бы окончить, даже тему своей дипломной не знал. Зато ее хорошо знал очкарик, который и писал работу. Николай расплатился с ним папиными деньгами.
Потом он несколько раз начинал бизнес — и каждый раз прогорал. Так что Хрящев-старший оплачивал его долги да разбирался с недовольными партнерами. А после очередного краха Николай попросту запил.
Тогда-то и был заключен исторический негласный договор, по которому Хрящев-старший, к тому времени большая шишка в мэрии, покровительствует одной маленькой, но гордой строительной компании, компания назначает гендиректором Хрящева-младшего, платит ему хорошую зарплату и не напрягает с работой, а Хрящев-младший не пьет, не пытается строить собственный бизнес, а главное — находится в офисе весь рабочий день.
Все были довольны. Даже Николай. Конечно, поначалу торчать в кабинете было тоскливо. Раскладывать пасьянсы с утра до вечера — не такое уж и удовольствие. Он пробовал завести телевизор, но грымза секретарша нажаловалась учредителям, те нажаловались Хрящеву-старшему… В общем, телевизор пришлось убрать.
Но в один день переменилось всё. Он встретил в тренажерном зале старого приятеля, который, оказывается, открыл секретарские курсы. Барышням, которые эти курсы оканчивали, требовались не только знания, но и рекомендации. Кто возьмет на работу совсем уж новичка без опыта работы?
«Я, я возьму!» — пел душой Николай.
Высокопрофессиональная грымза перешла на более полезную и высокооплачиваемую работу, а в приемной у гендиректора сидели совершенно бесполезные, зато бесплатные практикантки. Учредители против такой рокировки не возражали.
Хрящев-младший, сколько себя помнил, не мог спокойно пройти мимо очередной красотки. Покорить и поиметь — таков был его девиз. Своего рода лакмусовая бумажка — пока женщины падают в его объятья, оказываются в его постели (ну или на столе, в лифте, а зачастую и на собственном супружеском ложе), он в порядке. Вот что делало его счастливее. Вот что заставляло сыто улыбаться, скаля острые зубки, мелкое лохматое чудовище, имя которому тщеславие.
И Николай развернулся. Пышногрудые, стройные, блондинки, брюнетки, хохотушки, скромницы и начинающие стервочки — они менялись в его приемной со скоростью звука. И каждая рано или поздно (чаще всего — рано) оказывалась в его объятиях, а потом — и на столе, или на ковре, или на одном из кресел…
Если личное обаяние и поигрывание мускулами не срабатывало — в ход шла тяжелая артиллерия. Всемогущий босс заявлял неуступчивой практикантке, что даст плохую рекомендацию. Это срабатывало всегда…
Такие победы он любил больше, чем безоговорочную капитуляцию очарованных девиц. Мысль о том, что его партнерша не хотела, а он ее заставил, принудил… О, эта мысль сводила с ума, заставляя брать несчастную жертву раз за разом. Вызывать посреди рабочего дня, чтобы запереть дверь, по-хозяйски развалиться в кресле, расстегнув ширинку дорогих брюк, и, похабно улыбаясь, потребовать «оформить отчет в устной форме». Или больно вдавить в стол, задрать юбку, разорвать колготки и взять — быстро, без подготовки, почти брезгливо. А потом небрежно швырнуть купюру — «на новые колготки». И главное — некрупную купюру, чтобы только на колготки и хватило.
