Марина Забродина
Рисуя круги в небесах
Вот и в наш край пришла зима… Тягучая, однообразная, снежная.
Словно вязкая помадка, которую варит матушка, медленно потянулись дни.
Сыпала с неба белая крупа, ветер завывал в печной трубе дни и ночи напролет, кот беспробудно спал в кресле, изредка прерываясь на еду и необходимые нужды. Казалось, снежная вечность опустилась на мир, который больше никогда не увидит летнего солнца и ярких цветов.
Каждое утро начиналось с того, что папенька шел в овин за дровами и растапливал камин, остывший за ночь. В это время мы — матушка, я и моя сестрица Ханна — отправлялись к нашим зверушкам, которым нелегко приходится в такое время. Мы кормили нашу корову Розамунду, наполняли корыта для двух свинок и козочки с козлом, подсыпали корму курам, высматривали теплые яички. К этому времени мимо нашего дома уже проходил пастух со стадом, чтобы забрать Розамунду на небольшую прогулку.
Потом мы с Ханной могли пойти еще поспать. А матушка шла готовить завтрак. Она растапливала печь на кухне, гремела кастрюльками, ложками и обязательно что-нибудь пела.
Ханна обычно приходила и падала в постель, тут же проваливаясь в свои сладкие девичьи сны, а я садилась на подоконник, завернувшись в теплый плед, и смотрела в окно. Спать больше я не могла. Я смотрела на заснеженные сосны, плавные линии гребней холмов, на далекий лес, на плотное белесое небо…
…Наш дом стоит на отшибе — недалеко от деревни, вот они дома, рядом — но все же немного поодаль. Он находится на краю высокого холма — почти что на самой круче. А от нашего холма вниз мчится крутой спуск, который, замедляясь, становится низиной — глубокой, простирающейся, насколько видно глазу. Поэтому из своего окна я вижу всю туманно-синюю даль, раскинувшуюся на много-много верст: озера, леса, поля, дубравы, река и совсем-совсем на грани зрения — горы.
Сейчас все — белое и одинаковое, как одна огромная снежная равнина…
Я садилась на подоконник и смотрела вниз. Я представляла, как я осторожно открываю окно, делаю глубокий вдох — и прыгаю. Когда я лечу вниз — за те доли секунды, пока мои ноги не коснулись поверхности склона — я превращаюсь в птицу. Какую-нибудь большую птицу — сову, или ястреба, или даже орла. Я взмываю в высь, рисую круги, наслаждаясь полетом и, наконец, выбрав направление, лечу вперед. Стылый зимний ветер несет меня, а я смотрю вниз: вот я уже пролетаю над лесным озером, куда мы ходим купаться в жару, летом. Здесь — сосновый бор, где каждый год много грибов. Здесь — болото, где мы собираем клюкву. А здесь — плохое, черное место. Здесь много лет назад самая красивая девушка нашей деревни — Ядвига — повесилась на своем ремешке. До сих пор никто не знает, почему.
Дальше я еще не была. Но в своем воображении я вольна безрассудно. Поэтому я лечу вперед. Пересекаю реку, миную широкую густую линию леса. И, наконец, пролетаю над горами. Ни единой души я не встречаю на своем пути, но там, дальше… там ждет меня Он. Где-то там, но он должен быть. Кто он, как он выглядит, я не знаю, но чувствую, что он есть…
Только я доходила до этого момента в своих грезах, как слышала милый матушкин голос, возвращающий меня в мою комнату, на подоконник: «Ханна! Грета! Идите завтракать!»
Мы завтракали вчетвером, а кот медленно сползал с кресла и неторопливым шагом (куда денется его похлебка?) направлялся к своей миске, лениво потягиваясь на ходу.
После трапезы мы с Ханной помогали матушке по дому: вымыть посуду, прибраться, может, постирать что… Папенька уходил в свой кабинет и закрывался там до самого обеда. Если оставалось время, и был несильный мороз, мы с Ханной шли на улицу и недолго гуляли. Деревенская детвора, снежки, салазки, снежные бабы и крепости — это очень весело, но если Ханна еще может искренне радоваться этим играм, то я уже нет. Для меня это — детские забавы, к которым я перестала иметь отношение. Мне нужно другое. Я хочу встретить Его. Того, кого я полюблю всем сердцем, кого узнаю в огромной толпе, за кем пойду на край света, того, кто будет любить меня больше жизни…
А среди нашей молодежи Его не было, это уж точно.
Наступало время обеда. Мы садились за стол, кот просыпался.
После обеда матушка с отцом отдыхали, а мы с Ханной после уборки со стола могли делать, что нам заблагорассудится. Ханна неслась на улицу — продолжать игры. А я брала перо, чернила и пыталась что-то изобразить на бумаге. У отца не было нужды в бумаге — несмотря на ее дороговизну, у нас всегда было ее достаточно. Я рисовала каракули или писала смешные стишки — ни то, ни другое никуда не годилось…
Папенька и маменька просыпались, мы все пили чай, и у нас начинались занятия. Папенька обучал нас с Ханной грамоте, счету, рассказывал много интересного.
Потом к папеньке потихоньку начинали приходить люди. Тем, кто ехал издалека, разрешалось приходить с утра, чтобы успеть вернуться дотемна. Если человек прибывал совсем уж из далеких мест и на ночь глядя, отец оставлял его переночевать. Для гостей у нас была отдельная комната.
Вечером, который обыкновенно длился особенно долго, мы садились возле камина, зажигали побольше свечей и занимались рукоделием. Я плела корзины, Ханна вышивала, матушка вязала. Многое из этого мы потом продавали на ярмарке — весной и осенью.
