Мм. Гг.
Вы знаете, о ком и о чем должно быть, да и не может не быть наше первое слово. Вот уже целый месяц, как во всем русском обществе, у всех, кто только не совсем заглох душою и способен жить не одною личною, но и общею жизнию, – у всех, и на устах и в памяти, одно дорогое и любезное имя… Да, завтра 19 апреля, ровно месяц, как убыло в России человеком, которому нет замены, с которым ушло от нас целое богатство духа – убыло Самариным Юрием.
Говорить о нем трудно, потому что чего сказать – слишком много. Но входить в тщательную оценку этого сокрывшегося от нас богатства, распространяться о нем подробно, как о мыслителе, писателе и гражданине, было бы еще не своевременно и не уместно, да едва ли теперь в том есть и надобность: еще стоит в воздухе, еще не стихло то красноречивое надгробное слово, которое, можно сказать, само общество, всею своею совокупностью, промолвило ему в единодушном взрыве сочувствия и скорби при первой вести об его кончине. Явление знаменательное, на котором стоит остановиться мыслью, тем более знаменательное, что общество, захваченное этою вестью врасплох, еще не могло и успеть отдать себе ясный отчет в значении понесенной утраты. В самом деле, кто такой, чем, казалось бы, мог быть для большинства русской публики Юрий Федорович Самарин? Кого и что почтило в нем общество? Не высокопоставленное лицо в официальной государственной иерархии, потому что он не занимал в ней никакого видного места, по лестнице чинов стоял на низкой ступени, не пользовался от государства ни почестью, ни почетом. Не государством, стыло быть, и не по почину государства вызвано было со стороны общества такое гласное, торжественное воздаяние.
Не чествовало ли общество Самарина собственно как писателя? Но при всей известности, которою он пользовался как блестящий писатель, его читали не многие. Его статьи рассеяны по журналам и газетам, никогда не пользовавшимся благосклонностью большинства; его сочинения, печатанные в России касались предметов слишком серьезного, слишком отвлеченного содержания, не многим доступных, а его заграничным изданиям, посвященным на пользу России, не было дано хода в России.
Как мыслителя? Но именно как мыслитель, он был самым даровитым, могучим и потому опасным противником тех новейших философских учений, которые так распространены, так господствуют в нашем обществе, которые опираются на такие громкие, знаменитые в Европе и властительные у нас современные научные авторитеты…
Как либерала, демократа?.. Но он не был тем патентованным либералом и демократом, которого тип так популярен в большинстве нашей публики. Его либерализм и демократизм был не такого рода, который бы легко было распознать и оценить обществу, воспитавшемуся на иных либеральных традициях, – не подходил под мерку, преподаваемую публике значительным числом наших публицистов.
Чествовалась ли, наконец, его практическая гражданская деятельность? Ретивое, плодотворное участие Самарина в работах по освобождению крестьян стяжало ему, конечно, известность, но эту честь он разделяет с другими, и не она одна, чрез 15 лет после события, могла послужить поводом к такому дружному, сердечному соболезнованию об его преждевременной кончине. Не деятельность ли его в городском и земском самоуправлении? Но ни это самоуправление не пользуется покуда в России, к прискорбию, особенно горячим, всеобщим сочувствием, ни самое содержание деятельности – в большинстве случаев мелочное, хозяйственное, чисто внешнее – не в состоянии было возбуждать к себе живое общественное участие: необычайное труженичество Самарина привлекало к себе внимание разве только по несоразмерности и несоответственности содержания с громадою и свойством данных ему от Бога талантов.
И тем не менее едва лишь пронеслась молва о кончине, великое общественное значение Самарина, ясное для близких ему друзей, но неожиданно даже для них самих, внезапно, без предварительных толкований, без подготовки, без сговора, сказалось мгновенно в сознании всего русского общества – не путем отчетливого анализа, а каким-то откровением общественного нравственного чувства. Едва лишь смерть успела подвести итог под его земное бытие, как разом вознесся и стал пред нашим мысленным взором, во весь свой рост и во всей своей цельности, его духовный образ и охватил все общество неотразимою силою своего нравственного обаяния.
Всмотримся несколько пристальнее в черты этого величавого духовного образа – и мы поймем причины его могущественного действия на общественную совесть.
Это был дух воинствующий, дух, вечно, неослабно стремившийся к высшей истине, – не к какой-то искомой и неопределенной, а определенно веруемой и исповедуемой. Не скачками, не порывами, не увлечением чувств, – он сознательно, всем своим существом, шел неуклонно вперед, созревая и совершенствуясь нравственно, водимый мощным умом и сильною волею во свете религии. Это был христианин во всеоружии языческой мудрости и научного знания; это был даровитейший деятель современной науки и общественной жизни во всеоружии нравственных христианских убеждений. Это был человек, который богач талантами, никогда не надмевался ими и, пренебрегая славою, не щеголяя духовною красотою, добровольно, по внутреннему свободному побуждению, обращал себя в смиренного труженика, если, по его мысли, того требовала общая польза. При блестящем общественном положении, имея в своем распоряжении все блага земные, он в «святая святых» своей души носил запросы аскета и героическую стихию, постоянно совершал жертвоприношения своею личною жизнью, постоянно священнодействовал по слову апостола – «духом горяще, Господеви работающе».
