Это был самый что ни на есть обычный день. По крайней мере, не было ничего необычного в том, как он начался.
Я проснулась от барабанящей в дверь нашего девичьего корпуса вожатой.
– Девочки, подъем! Одеваемся, умываемся, идем завтракать.
Я оглянулась заспанными глазами: оказывается, я проснулась одной из последних. Большинство девчонок уже сидели на кроватях, шушукались о чем-то и приглушенно хихикали, явно чего-то дожидаясь.
Заметив, что я проснулась, Наташа Загваздина, основная зачинщица всяких пакостей, чья кровать располагалась рядом с моей, округлив карие глаза, прижала палец к губам:
– Тс-с-с!
Я недоуменно посмотрела на нее, пытаясь спросонья сообразить, что она опять затеяла. Долго гадать мне не пришлось: со стоящей напротив меня кровати раздалось журчание, которое дополнилось звуком капающей, а затем и стекающей струйкой на пол воды.
Комната зашлась смехом. Девочка напротив меня вяло проснулась, приподняла помятое лицо, посмотрела на нас невидящим взглядом, потом ощупала себя под легким одеялом, – все мы видели, как медленно и неуверенно передвигались ее руки, словно она внезапно ослепла.
Девочка села. Неуклюжая, полная, спустила ноги с кровати, ссутулилась и тихо заплакала, глядя в пол. Остальные девчонки, как будто ничего не случилось, поднялись и, оживленно болтая, начали одеваться. Смотреть на плачущую было неуютно, я отвернулась. Я даже не знала, как ее звали, хотя мы жили в одной комнате уже несколько дней.
– А что случилось? – тихо спросила я Наташу.
– Я в одном фильме видела, как спящему человеку опустили руку в банку с водой и он во сне обоссался, – озорно блестя глазами, поведала мне Наташа и кивнула головой на кровать плачущей.
Я присмотрелась: на тумбочке рядом с ее кроватью стояла опрокинутая банка, вода все еще по каплям стекала на пол.
– Нельзя же так, – прошептала я осуждающе.
– Ой, да ладно! – воскликнула Наташа. – Подумаешь!
Из крана на улице шла сильно хлорированная вода. Нам с самого начала объяснили, что это для нашей же пользы, что хлорка обеззараживает воду. Однако даже чтобы просто помыть руки (про умывание лица и чистку зубов вообще молчу), приходилось делать над собой усилие. Лично у меня, с детства ненавидящей манную кашу, при виде белой жидкости, вытекающей из крана, возникали ассоциации именно с ней.
– Ребенок не ест манную кашу, ну мама ему и говорит: «Если не будешь есть кашу, я позову Бабу-ягу!» – рассказывал анекдот Костя – высокий худощавый парень в веснушках, не вынимая зубной щетки изо рта. – «Думаешь, Баба-яга будет ее есть?» – спрашивает ребенок. Тогда мама говорит страшным голосом: «Тогда я позову Лену…»
Собравшиеся у крана ребята прыснули, у некоторых по подбородкам потекли белые струйки зубной пасты, словно выпавшие изо рта макаронины. Они все оглянулись на полную девушку, над которой утром подшутила Наташка. Так, значит, ее зовут Лена, догадалась я, оглядываясь на нее. Она уже закончила умываться и, закинув на плечо полотенце, пошла прочь, ссутулившись.
После завтрака нас отправили исполнять трудовую повинность – сбор урожая слив. Девочки собирали с нижних ветвей, мальчишкам приходилось собирать с верхних, приставляя к деревьям лестницы. Мальчишки, конечно, куда как с большей радостью собирали бы сливы, карабкаясь на деревья по ветвям, но это было строго-настрого запрещено, и не столько из-за того, что кто-то из мальчишек мог по неосторожности свалиться с дерева, сколько из-за опасения руководства нашего трудового лагеря, что сломаются сами ветки деревьев.
На сбор слив нас водили регулярно, так что за десять дней, проведенных в трудовом лагере, мы уже успели их возненавидеть. Кое-кто, думаю, даже на всю жизнь: в первый же день некоторые из ребят, падких на дармовое угощение, переели этих фруктов (а особо падкие так и вообще ели их немытыми, снятыми прямо с деревьев) и до сих пор мучились от расстройства пищеварения в медкорпусе.
В общем, да, это был самый что ни на есть обычный день. Мы собирали сливы, сгруппировавшись человека по три-четыре вокруг каждого дерева. Некоторые сливы были настолько спелыми, что их кожица трескалась, едва я снимала их с ветки, прямо у меня в руках. Пальцы очень скоро стали липкими, я украдкой вытирала их о спортивные штаны. Ноги то и дело наступали на упавшие с деревьев переспевшие фрукты, по ощущениям они походили на медузы. Или, что еще противнее, на сопли.
Наташка, проходя мимо дерева, на которое назначили меня, Лену и еще одну девочку, – кажется, ее звали Вика, – приостановилась и провела по его стволу пальцем. Потом подошла ко мне и вполголоса сообщила:
– У меня отец так козявки за ковер прятал. Мама как-то отогнула угол ковра – а он весь в козявках! – Наташка подмигнула мне, широко улыбнулась, показав выступающие вперед крупные зубы, и отошла к Косте и Денису – скромному мальчишке младше нас на год или два – сыну одной из вожатых.
Я продолжала собирать сливы, что называется – на автомате, стараясь не обращать внимания на пекло, на липкие руки. От неожиданного тычка в спину я вздрогнула, оглянулась – рядом никого не было. По правую руку от меня, пыхтя, тянулась к сливам над самой ее головой Лена. Легкий ветерок – редкий гость в этих краях – донес до меня кислый запах ее пота. Лена была в белой футболке, под мышками темнели сырые пятна.
