Занавес опустился при бурных аплодисментах всего театра. Ложи, партер и галереи единодушно требовали выхода певицы, которая в заключительной сцене последнего акта совершенно покорила своих слушателей. Взволнованная публика не успокоилась, пока знаменитая артистка не вышла на сцену благодарить своих поклонников, встретивших ее новыми взрывами аплодисментов, цветами, венками и другими выражениями восхищения и восторга.
— Сегодня настоящий итальянский спектакль, — сказал пожилой господин, входя в одну из лож бельэтажа. — Синьора Бьянкона вполне владеет искусством зажигать южным пламенем своей родины спокойную патрицианскую кровь нашего благородного ганзейского города. Это восторженное преклонение принимает характер эпидемии. Если так будет продолжаться, то мы доживем до того, что биржа устроит в честь артистки торжественную процессию с факелами, а сенат вольного имперского города в полном составе предстанет перед ней, чтобы положить венок к ее ногам. На вашем месте, господин консул, я внес бы такое предложение в оба учреждения. Убежден, что его приняли бы с энтузиазмом.
Господин, к которому были обращены эти слова, сидел рядом с дамой, по-видимому, своей супругой, в передней части ложи и, очевидно, разделял всеобщий восторг, только что высмеянный пожилым господином. Он долго аплодировал с энергией, достойной лучшего применения, а затем обернулся и с улыбкой, хотя и не без досады, ответил:
— Думаю, что критика и сейчас разойдется во мнениях с единогласным решением публики! В своем ужасном «Утреннем листке», доктор, вы не щадите ни биржи, ни сената, как же может ждать от вас милости синьора Бьянкона?
Доктор лукаво улыбнулся и подошел к даме. Сидевший позади нее молодой человек любезно поднялся, уступая ему место.
— Господин Альмбах, — сказала дама, представляя молодого человека, — доктор Вельдинг, редактор «Утреннего листка», перо которого…
— Ради Бога, сударыня, не роняйте меня с первой же минуты во мнении господина Альмбаха, — прервал ее Вельдинг. — Достаточно быть представленным молодому артисту в качестве критика, чтобы заранее быть уверенным в его антипатии.
— Возможно, — рассмеялся консул. — Но на этот раз ваша проницательность изменила вам. Слава Богу, господин Альмбах никогда не предстанет перед вашим судом — ведь он купец.
— Купец? — воскликнул Вельдинг, окидывая молодого человека изумленным взором. — В таком случае прошу извинения за свою ошибку. Я принял вас за артиста.
— Вот видите, милый Альмбах, ваши глаза и лоб зло шутят над вами! — с улыбкой заметил консул. — Что сказали бы ваши родные по поводу такой ошибки? Вероятно, приняли бы ее как личное оскорбление.
— Пожалуй! Но я смотрю на это иначе, — с легким поклоном в сторону Вельдинга заметил Альмбах.
Последние слова были произнесены как будто шутливо, но в них прозвучала затаенная горечь, и она не ускользнула от внимания Вельдинга. Редактор устремил испытующий взор на молодого человека, но тут дама обратилась к нему, возвращаясь к прежней теме разговора:
— Однако вы не можете не согласиться, что синьора Бьянкона была сегодня очаровательна. Молодая и такая талантливая, она, конечно, станет звездой на нашем театральном небосклоне…
— Которая со временем превратится в лучезарное солнце, если только исполнит то, что обещает нам теперь… Это правда, сударыня, я этого ни в коем случае не отрицаю, хотя на будущем солнце в настоящее время есть пятна несовершенства, только восторженная публика, естественно, их не замечает.
— Во всяком случае советую вам не слишком резко подчеркивать замеченные несовершенства, — сказал консул, указывая на партер. — Там внизу целая толпа восторженных поклонников синьоры. Берегитесь, доктор, не то вы получите по крайней мере пять-шесть вызовов на дуэль.
Лукавая улыбка снова появилась на губах Вельдинга, окинувшего насмешливым взором молодого Альмбаха, который, нахмурившись, молча следил за разговором.
— А может быть, даже и семь! Господин Альмбах, например, считает выраженное мною мнение почти государственной изменой.
— К сожалению, доктор, я очень мало смыслю в критике, — возразил Альмбах. — Я… я безусловно восхищаюсь гением, — добавил он с загоревшимся взором.
— Высокопоэтический вид критики! — усмехнулся Вельдинг. — Если вы лично и тем же самым тоном повторите свои слова синьоре Бьянконе, то я заранее ручаюсь за ее благосклонность. Впрочем, на сей раз и мне будет весьма приятно завтра в «Утреннем листке» с чистой совестью сказать, что у нее выдающийся талант, а ошибки и недостатки присущи всякой начинающей артистке, и от нее самой зависит, станет ли она оперной звездой первой величины. Но в настоящую минуту до этого еще далеко.
— Из ваших уст вполне достаточно и такой похвалы, — заметил консул. — Ну, я думаю, нам пора в путь. Блестящая партия Бьянконы окончена, последний акт ничего не дает для ее роли, кажется, она всего один раз появляется на сцене, а нас призывают домой обязанности хозяев — сегодня наш приемный вечер. Могу я предложить вам свободное место в своей карете, доктор? Ведь ваш долг критика тоже исполнен. А вы, господин Альмбах, поедете с нами или будете ждать конца оперы?
