Седьмой день седьмой луны, теснимый сумерками, сползал алыми и голубыми волнами вдогонку за уже скрывшимся раскаленным кругом солнца.
Ночь опустилась внезапно, но царица ее не радовала страждущие глаза паломников, поднимавшихся цепочкой по узкой, осыпающейся под ногами тропинке, опоясывающей гору и с последним витком доходящей до ее вершины.
Два старца в длинных белых хламидах, босые, уже достигшие храмовых колонн, Одновременно подняли лица к небу и опасливо покачали головами, встретившись взглядами. Один из них негромким хриплым голосом заметил:
— Никогда на моем веку, а прожил немало, от зрелища Великого Праздника не отворачивался лунный лик. Беда, брат, беда грозит Валлардии!
Второй, мешая слова со вздохами усталости, вырывающимися из беззубого рта, согласился:
— Не наступил ли день исполнения пророчества, когда великие боги Луны и Неба, породившие Землю, оставят ее своим покровительством, уйдя к другим звездам. Солнце не взойдет, обнимая ее, и она зачахнет, не в силах родить ни скот, ни колосья, ни зверей. А мы все погибнем.
Он закашлялся, сильнее опираясь на толстый посох и с трудом выдавил:
— Даже духа Луны, серебряную трехлапую жабу Ордину, закрывают тучи, а кому, кроме нее, вступиться за людей перед Лунной богиней Эзерией. Только ей под силу смягчить сердце Радгуль-Йоро, создателя всего живого?
Возле них, прислушиваясь, темнея лицами, постепенно собрались те, кто поднимался последними. Молодой мужчина с окровавленными ступнями — его сбил с ног упавший с верхнего витка дороги камень — вдруг вспылил, размахивая руками:
— Почему вы в тоске, откуда эта печаль?
Он говорил немного напыщенно, — видно был философом или поэтом. Но слова его, хоть и вились причудливой вязью, шли из самого сердца, — как и простая, безыскусная речь первого старца.
— Богу виднее, что нужно для нашего блага. Мы — жалкие муравьи на его ладони и должны только возносить его мудрость, смиренно склоняясь перед его могуществом, а не роптать напрасно. Просить о чем-то и радостно принимать его решение, пусть даже оно покажется нашему слабому разуму жестоким — вот единственное, что можем мы сделать, дабы не прогневить его!
Людская толпа встрепенулась, как будто слова оратора развеяли охвативший их морок.
Первыми старики, а за ними остальные, пряча глаза друг от друга, как будто были замешаны в святотатстве, поспешили войти в огромный храм, занимающий все пространство срединой горной вершины.
Черные базальтовые стены святилища внутри не имели углов, нависающие одна над другой площадки выступали из горного тела, возносясь полумесяцами к самому куполу, завершением которого служили семь изогнутых колонн, смыкающихся вверху над центром зала.
Столетиями в этот миг меж них сияла Луна, но сегодня она лишь изредка появлялась среди несущихся на север грозовых облаков.
Каждый ярус амфитеатра, ничем не огороженный, колыхался в неярком свете факелов белесой волной одежды паломников, смуглые лица сливались с темнотой стен. Пальцы ног первых рядов выступали за края площадок, когда-то острых как лезвие серпа, но постепенно скругленных веками трения о человеческую кожу.
В той части круга, что была не занята ступенями, мягко светилась серебром в свете масляных факелов фигура великого Радгуль-Йоро, повелителя вселенной, более чем втрое превышающая рост высокого мужчины.
Широкоплечий мускулистый торс человека переходил в змеиное туловище, свернутое кольцами так, что образовавшийся конус повторял строение храма в перевернутом виде. Огромную голову из белого серебра окружало облако золотых волос, среди которых, охватывая лоб, искрилась драгоценными камнями звездчатая диадема.
Багровые глаза из киновари, девять раз переплавленной, как необходимо при изготовлении эликсира долголетия, мерцали четырьмя зрачками черного бриллианта.
Тонкие губы рта кривила странная гримаса, и свет факелов попеременно придавал ей выражение неистовой злобы, вдруг потрясающего душу сострадания, отстраненного безразличия или ядовитой насмешливости.
Никто, кроме жреца Гарквануса, не умел, да и не был вправе истолковывать значение стремительных изменений лица бога.
Ладони Радгуль-Йоро, с двенадцатью пальцами, по числу лун в зиме, лежали на голубом куполе, олицетворяющем Небо, и серебряном полумесяце — Луне, на краю которого восседал главный лунный дух — трехлапая жаба Ордина.
Немного ниже располагались зеленый нефритовый и желтый золотой диски — дарующие жизнь Земля и Солнце.
Немного поодаль высилось уродливое, ужасающее существо, — бог зла Дармак. К виду его невозможно было привыкнуть, несмотря на то, что паломники уже не раз смотрели в десятки его крохотных паучьих глаз, двумя виноградными гроздьями свисающими по обеим сторонам головы.
В каждом горел огонь ненависти, а вместе они казались осиными гнездами, наполненными темнотой зла. Тело, напоминающее подземного белого и тучного червя, было усеяно человеческими головами, как будто пытающимися прорваться сквозь толщу омерзительной плоти обратно в мир.
Искаженные лица, широко разинутые в вопле рты, почти вываливающиеся от напряжения глаза были сделаны из разноцветного мрамора и яшмы, что придавало им устрашающую жизненность.
