В подъезде, спускаясь почти бегом по лестнице с третьего этажа, Олег запнулся и чуть не скатился вниз. К счастью, вовремя успел ухватиться за перила. Опустив глаза, он увидел причину — на левом кроссовке развязался шнурок. Олег наклонился и завязал его, а поднявшись, обнаружил перед собой Сатану.
Нечистый был нечист как-то уж слишком буквально: худое лицо с впалыми щеками заросло щетиной и было перепачкано чем-то черным и, судя по всему, липким. В уголке рта торчала потухшая беломорина. На куртке, или точнее, на том, что некогда было коричневой замшевой курткой, не хватало двух верхних пуговиц, а воротничок был наполовину оторван. В общем, Сатана не внушал особого доверия к своей персоне, да и появился не в самый удачный момент. Олег даже немного разочаровался. Однако постарался виду не подать.
— Вот и вы. Не слишком торопились. Я провел ритуал еще вчера.
Сатана поморщился, словно его мучила изжога, выплюнул папиросу на лестничную площадку и процедил сквозь зубы:
— Пошел ты. Знаешь, сколько таких, как ты, досаждают мне своими глупыми требованиями? Хоть бы вы все еще просили чего-то действительно стоящего. Так нет же…
— Я не такой, как остальные. Мои требования вполне разумны.
— Ладно, ладно, давай выкладывай, что там тебе было надо? Денег, власти, баб?
— Нет, спасибо. А может, поговорим в более удобном месте? — Олег переминался с ноги на ногу.
— Ботинки, что ли, жмут? Могу ботиночки предложить…
— Это кроссовки. Не надо мне ботинок. Кое-что посущественнее.
— Ну так говори скорее, у меня еще шестеро кретинов сегодня на очереди.
— Пойдемте ко мне в квартиру. Там будет удобнее.
Олег повернулся и повел гостя к себе в квартиру. Он не оглядывался, хотя Сатана шептал у него за спиной что-то, не то проклятия, не то просто ругался. Оглядываться, Олег это знал, нельзя. Первое правило поведения в присутствии нечистой силы — не выказывать своей неуверенности и страха. Олег открыл дверь ключом и пропустил Сатану вперед.
Сатана окинул прихожую беглым взглядом и, не снимая ботинок (которые оставляли отвратительно грязные следы на полу), прошел прямо в комнату. Ковер придется выбросить, с грустью подумал Олег.
Сатана прошелся по комнате, заглядывая в горшки с цветами, рассматривая на стенах картины и брезгливо морща нос, словно запах в комнате был ему неприятен. Олег, однако, знал, что он использовал правильные благовония, и значит (по крайней мере, формально), Сатане придраться не к чему. Под конец Сатана царапнул длинным обломанным ногтем поверхность лакированной полки, оставив на ней царапину, выудил откуда-то новую, хотя и слегка помятую папироску, прикурил от зажженной свечи и спросил:
— Ну, давай, чего тебе там?.. Заранее предупреждаю, вечную жизнь предложить не могу и местами в раю не заведую. Так что давай, там, поскромнее.
Олег набрал полную грудь воздуха, шумно выдохнул и прошел в тот угол комнаты, что служил ему мастерской. Там он взялся за уголок простыни и театральным жестом сдернул ее с мольберта.
— Вот, — провозгласил он. — Вот чего я хочу!
На мольберте стоял портрет, плод восьмимесячных упорных трудов. Олег работал над ним, не покладая рук, по десять, двенадцать, а иногда и по четырнадцать часов в день, без выходных и праздников, забывая иногда даже поесть. Последние мазки были нанесены уже более года назад, и с тех пор Олег не знал покоя. Он не нарисовал больше ни единой картины, да и вообще не брался больше за кисть. Краски пылились на полках и в ящиках стола, но ему было наплевать. Он знал, что ничего прекраснее ему не написать.
Да, это было его самое великое достижение за всю жизнь! Изображенная на портрете была прекрасна, даже нет, не просто прекрасна — она была совершеннейшим творением, идеалом, абсолютным максимумом человеческой красоты! Даже святой расплакался бы, увидев ее (Олег был в этом полностью убежден). Вот и сейчас, взглянув лишь мельком на портрет, известный ему в мельчайших деталях, он почувствовал, как по нервам пробежало нечто, напоминающее электрический ток.
— Оживи ее! — потребовал он у Сатаны. — Я хочу, чтобы эта девушка появилась здесь во плоти, живая!
На Сатану, казалось, портрет не произвел особого впечатления. Он лишь приподнял одну бровь и уставился на мольберт, поджав губы.
— Оживить? Зачем? — спросил он минуту спустя.
Олег сдержал раздражение.
— Я так хочу. Этого, как мне кажется, достаточно.
Сатана засмеялся, но почти тотчас же смех перешел в надрывный кашель заядлого курильщика. Прокашлявшись и сплюнув на пол, он сказал:
— Ты не понял. Я просто хочу знать, что ты с ней, с живой, собираешься делать. Согласись, одно дело — картина. Картину можно продать, или выставить в музее, или… или не продавать. Так? А живая баба — это ж тебе не статуя.
Слово «статуя» Сатана произносил с ударением на «у». Подняв указательный палец вверх, Сатана продолжал назидательным тоном:
— Живые — они и есть живые. Одни хороши в постели, другие — на кухне. С одной хорошо показаться в свет, с другой — выпить пивка на кухне. Одна тебе нарожает дюжину детишек, другая заведет себе дюжину любовников. Соображаешь? Ты уж мне поверь, они тоже разные бывают. Так-то вот, художник. Понял? Вот я и спрашиваю, тебе чего от нее надо? Зачем она тебе?
