Брату Петру
— О чем?
— Обо всем.
— Ну, как же обо всем?
— Обо всем, о чем я в то время думал.
— В какое время?
— Пока писал.
— А когда вы писали?
— В прошлом сентябре и октябре.
— В два месяца?
— Что — в два месяца? Книгу? Книгу в один месяц… Что вы смотрите. Хвастаюсь? Ну, конечно, я не скажу, что «в один вечер», или там… «Юрий Милославский»… «Барон Брамбеус», а все-таки «у меня в мыслях легкость необыкновенная».
— А в суждениях?
— Боюсь, что не меньше вашей.
— Это было бы трудно.
— Я знаю. Читатели всегда солидны, только авторы бывают легкие.
— Нет, все-таки, что же у вас в «разговорах»? По заглавиям не видать.
— По-моему, отлично видать.
— Так я не про содержание, я про связь. Какая связь между предметами разговора?
— А разве может не быть связи? Между мыслями разве может не быть связи? Мысли всегда связаны.
— Позвольте, ну чем, например, связаны?
— Мозгом, из которого они вышли. Если вы будете брать мысли, так сказать, разбежавшиеся, вы их никогда не свяжете в пучок. А вы берите их в момент рождения. Чем связаны два брата?
— Так что это — семья?
— Разношерстная, но с сильным отпечатком фамильного сходства.
— В чем же сходство, если мысли разношерстные?
— В тех неуловимых причинах, которыми обусловливается их чередование.
— Мышление?
— Приемы мышления.
— Так это автопортрет?
— Нисколько. Какой же автопортрет, когда разговор. Ведь для разговора нужны двое… по меньшей мере.
— Да, но обыкновенно в «разговорах» одна чаша весов перетягивает другую, и это всегда та, на которой уселся автор.
— Нисколько, полное беспристрастие.
— А кого же вы больше любите из ваших разговаривающих?
— Больше всего люблю моего приятеля и собеседника в первых двух и последних трех «разговорах».
— А вот я вас и поймал: вы говорите ваш собеседник. Значит, другой-то вы сами, автор?
— Так этого я не скрываю, а только я говорю, что в изображении я не гну в свою сторону. Обыкновенно в диалогах один умный, а другой — идиот, и идиот только для того существует, чтобы идиотскими вопросами вызывать на умные ответы.
— А у вас?
— Приятель, о котором я говорю, никогда не менее умен или менее блестящ, чем я сам.
— Однако вы скромны, как я послушаю.
— А разве я сказал, что я умен, блестящ? Я про себя и не говорил; не говорил, потому что думал, что это вам неинтересно. Но если хотите знать, то я вам скажу, что я считаю свои способности… очень средними; но только я говорю, что способности моего приятеля-собеседника не ниже средних. Я никогда не пользовался моим авторством, чтобы топить моих собеседников, а если иной раз в спорах я и присуждаю себе победу, то согласитесь, что это весьма невинное баловство. Но и в самых горячих спорах, уверяю вас, сохраняю равенство оружия, — тупятся мечи, но тупятся зараз.
— Ну хорошо, а чем же ограничено время вашего писания? Вы говорите, месяц писали?
— А чем ограничивается время?
— Время?.. Звуком…
— Ого, да вы, кажется, и впрямь солидный читатель. Конечно, звуком делится, значит, и ограничивается. Но я хотел сказать: что ставит вехи, по каким верстовым столбам можно определять место своего временного нахождения?
— Верстовые столбы — события.
— Ну вот, и тут два «события», хотя и совсем не одинаковой ценности. Первая общая репетиция «Живого трупа» в Художественном театре, значит — середина сентября, и один Вечер художественных танцев, который имел место в зале Московской консерватории 18 октября. Последний «разговор» написан через два дня. Вы видите, — как раз месяц.
— А вы мне сказали, что как раз этот месяц вы были в разъездах?
— Вот именно: самое лучшее условие для писания. Ведь я пишу на машинке — в вагоне на коленях…
— Но все-таки я вижу как будто некоторое несоответствие…
— Между чем?
— Между заглавиями.
— И содержанием?
— Содержанием — не знаю, ведь я не читал.
— Так между чем же?
— Между самими заглавиями.
— Не понимаю.
— Ну, «Былое», например, что такое? Вероятно, воспоминания?
— Из семейной хроники.
— А «Приемный день»?
— Так, светская дребедень.
— Ну вот видите. И вам не неловко ставить семейные воспоминания рядом с дребеденью?
— Почему? Если они так удобно уживаются в моем мышлении, то почему же им не ужиться на смежных страницах?
— Да как же смешивать вымысел с личными воспоминаниями? Одно — вы, а другое — не вы.
— Вот это и неверно: все — я.
— Пережитое?
— Ах, нет, только не «автобиография».
— И не автобиография, и не автопортрет, а между тем вы говорите, что это вы. Что же тогда?
— Автоноэграфия.
— Это что же такое?
— Самомыслеписание.
— Ну и сочиняете же вы слова.
— А что мне делать, когда вы по-гречески не понимаете.
— Да вы и греческое-то, наверно, сами сочинили.
— Лучше для случая сочинить греческое слово, чем при каждом удобном или, вернее, неудобном случае коверкать русскую речь.
— Ну да, это, я знаю, ваш конек. Вы ведь протестовали против употребления слова «обязательно»…
— Там, где нет элемента обязанности? И продолжаю протестовать. Когда подсудимого на суде председатель спрашивает: «Что вы его, чем ударили? Ножом?», а тот отвечает: «Обязательно ножом-с», — то согласитесь, что такое понимание обязанности заслуживает протеста.
— Вы также протестовали против «одевать пальто…»
