Мы, как всегда, совершили путешествие в дальние пределы того, что на самом деле было путешествием вглубь себя.
Виктор Сегален[1]
Мысль о том, что я могу стать отцом, никогда не приходила мне в голову. Вплоть до того осеннего вечера, когда Жюли объявила, что беременна. И тщетно я озирался в поисках того, кому предназначалась сия новость, она явно была адресована мне, Мариану. «Я беременна»: эти два слова превратили меня в самца-производителя. Какая-то частица моего организма — крошечная, ничтожная, парочка молекул, чуточка ДНК, в общем, даже не знаю точно, что именно, — уже прокладывала себе путь в плоском животе Жюли, который в настоящий момент не выдавал ровно никаких видимых признаков беременности. Производитель, самец, чье назначение — продолжение рода, — так это называлось в словаре. Мысль о воспроизведении самого себя казалась мне чудовищной, безобразно претенциозной: дать жизнь другому существу, которое также потом должно стать самим собой. Жюли сунула мне под нос склянку с мутной жидкостью, в которой колыхался какой-то коричневатый кружок. Тест «Predictor». Итак, этот безжалостный приговор имел форму круга.
Вместо того чтобы заключить Жюли в объятия, испуская крики радости и бессвязные восклицания вперемежку с неудержимыми всхлипами, я размышлял — молча и хладнокровно. О перевернутой странице, о безвозвратно утерянном прошлом. Наша связь принимала трагический оборот. Теперь мы несли ответственность за нас обоих. Никогда уже не суждено нам пребывать в беззаботной неге быстротекущих дней. Никогда не суждено уйти, прикрыть за собой дверь, забыть обо всем, что было между нами. Я думал о своей жизни так, словно она мне больше не принадлежала, и даже не заметил, что Жюли плачет. Соленая влага струилась из ее глаз.
Жюли молчала, предоставив слово слезам: ее слезные железы взялись превращать эмоции в соленую воду. Именно благодаря им, этим железам, и родился язык знаков. Ее разочарование было, видимо, огромно: она-то уже считала, что ее жизнь вступила в новую фазу, как вдруг заподозрила, что мои мысли заняты крахом наших отпускных планов. Отчасти она была права: я действительно думал совсем о другом, правда, не о будущих каникулах (о них вопрос уже не стоял) и даже не о прежних, которые мы проводили в походах через пустыни, почти на сто процентов импровизированных и щедрых на множество самых разнообразных сюрпризов, например, на периодическую нехватку воды (Господи, опять я о воде!).
Нет, думал я скорее о своем дедушке, бывшем деревенском учителе, а ныне пенсионере: его ужасно волновал вопрос отношения церкви к проблеме сожительства и беспорядочных половых связей. Забегая вперед, скажу, что несколькими неделями позже, услышав эту новость, он долго обнимал меня, и не было на свете человека счастливей его. Думаю, он радовался тому, что наш род наконец обрел продолжателя и теперь можно спать спокойно, или же попросту не представлял себе другого счастья.
Так сколько же времени прошло с того момента, как прозвучали два роковых слова? Убей бог, не помню. Долгие минуты, показавшиеся часами. Я витал в каком-то вневременном пространстве, где моя жизнь проходила перед моим мысленным взором как кинолента, состоящая из отдельных кадров. И еще как череда наших недавних объятий. Одно из них было из ряда вон выходящим. Жюли тогда по-королевски властно взяла на себя руководство нашими действиями. Я же всецело подчинился ее рукам, ритму ее дыхания, вплоть до того мгновения, когда она, конвульсивно содрогаясь, бессильно упала на постель. Неужели зародыш был обязан жизнью тому поистине божественному соитию? Вполне допускаю. Я даже и подумать не смел, что такое может произойти в результате другого, обыденного, акта. Сперматозоидам, выпущенным на волю в избыточном количестве, требовался сверхмощный возбудитель, который направил бы их в нужном направлении во время нашей горячечной схватки. Короче, проще было поверить в это. И тот факт, что один из них достиг цели, объяснялся отнюдь не случайностью, а исключительным напряжением воли. Жюли, даже в яростном апогее своих безумств, прекрасно сознавала, что делает, — теперь это было яснее ясного. Она, и только она, дала сигнал к отправлению.
Я почувствовал, что настал момент, когда необходимо что-то ответить, разбить лед молчания. Но что можно сказать после такой затянувшейся паузы, не вызвав подозрений в лицемерии?! Слишком поздно для демонстрации восторга и блаженства, для того, чтобы вместе с Жюли воспарить на седьмое небо от счастья. В сущности, все и так было уже сказано. Жюли вполне верно оценила это молчание, хотя и воздержалась от ехидных комментариев типа: «И это вся твоя реакция?»
Я попытался вспомнить тот момент, когда мы впервые заговорили о рождении ребенка. Это было в конце одного ужина, сопровождавшегося довольно щедрыми возлияниями. К тому времени мы жили вместе уже четыре года. «Я хотела бы родить от тебя ребенка», — сказала она, отпив глоток вина; правда, я не поручусь за точность цитаты: возможно, она выразилась осторожнее, намеками. Мой ответ, если не ошибаюсь, был весьма уклончивым, вполне в нормандском духе: «Почему бы и нет… впрочем, у нас еще вся жизнь впереди». Честно говоря, я ничего не знаю о нормандцах и еще меньше об их ответах на жизненно важные вопросы. Но одно могу сказать вполне определенно: я не ответил «нет». Напротив, у меня вырвалось коротенькое «да», крошечное словцо с непредсказуемыми последствиями, микроскопическое, как зародыш, невидимый на этой стадии развития даже на экране во время УЗИ, так что вряд ли кто-то способен предсказать его судьбу. На любом языке слово «да» звучит сухо и четко, как смертельный выстрел. Уж не потому ли мы с Жюли, не желая произносить или слышать его, отказались от торжественного свадебного «да» под бесстрастным взором мэра? И ведь всего-то две буковки, но сколько же невероятных последствий они таят в себе! У того, кто их произнесет, нет ни малейшего шанса вывернуться (мол, я сказал «да», но это значит «нет») или отложить решение («мне бы хотелось серьезно обдумать это»). И все же, как ни смотри, в моем робком «да» звучала просьба об отсрочке. «Осужден на отцовство с отсрочкой исполнения приговора», — можно ли представить себе подобное наказание и судью, способного его огласить?!