Владимир Фильчаков
Псих из девяносто восьмого
Павел Петрович проснулся от громкого тиканья. Он полежал с минуту с закрытыми глазами, припоминая, откуда в его квартире мог взяться будильник с таким звучным механизмом, и решил, что тиканье доносится из-за стены, от соседей. Звукоизоляция в доме оставляет желать лучшего.. Но не до такой же степени! Будильник тикал над самым ухом. Павел Петрович открыл глаза и посмотрел на стол. На столе гордо возвышался металлический будильник с двумя чашечками звонка, знакомый такой будильник, где-то и когда-то Павел Петрович его видел. Павел Петрович закрыл глаза и принялся размышлять. Несмотря на то, что месяц назад ему стукнуло восемьдесят, склерозом он не страдал, и прекрасно помнил, что Иринка подарила ему другой будильник, электронный, с красными цифрами. А вот этот, тикающий сейчас на столе... Павел Петрович вспомнил, где и когда он видел этот будильник. Это его собственный будильник, сломавшийся два года назад. Ну да. Он тогда неловко повернулся и смахнул его на пол. Досадно было. Будильник старый, заслуженный, сколько ему лет-то было, дай Бог памяти... Много. Лет двадцать, не меньше. Никак не меньше. И в тот же день пришла Иринка, и увидела, что будильник безнадежно испорчен, и объявила, что починить его выйдет дороже, чем купить новый, и назавтра и принесла этот новый, с цифрами вместо стрелок. Павел Петрович попенял ей за то, что стрелок нету, ну да с Иринки что взять - обозвала деда отсталым, объяснила, как пользоваться и упорхнула.
Павел Петрович спорить не стал, дареному коню в зубы не смотрят, но будильник все же не любил, потому что плохо понимал, что он показывает. Ну, скажем, видим на нем: 20-15. Ну и что? Приходится переводить в уме, делать усилие. А всего-то навсего четверть девятого. А на стрелки бы взглянул и сразу все ясно. Этот будильник вообще не тикал, молчал как мертвый, Павел Петрович долго привыкал к тишине, привык, и вот на тебе! снова привыкай. Постойте, а почему это - привыкай? С какой это стати?
Павел Петрович открыл глаза и уставился на будильник. Ажурные стрелки показывали без десяти восемь. Павел Петрович сел на кровати, не сводя глаз с циферблата, подпер щеку кулаком. Откуда ж ты взялся, тикалка? Помнится, положил он его в нижний ящик комода, в дальний угол, туда, где лежали старые фронтовые фотографии в полиэтиленовом мешочке. Выбросить будильник было жалко, Иринка порывалась выбросить, но он не дал. Еще чего - такие вещи выбрасывать. Пробросаться можно. Авось пригодится.
Павел Петрович нащупал шлепанцы и пошел к комоду. С трудом выдвинул нижний ящик - он всегда открывался туго. Будильника не было. Павел Петрович присел на стул. Фотографий, между прочим, тоже не было. Вместо фотографий лежал какой-то газетный сверток. Павел Петрович протянул к свертку руку и заметил, что пальцы дрожат больше обычного. Но-но! - сказал он себе и развернул сверток. Фотографии... Они же были в мешочке. Или нет? Ах ты! Склероз, все-таки! Достал он таки его, догнал, и в одночасье навалился. Павел Петрович завернул фотографии, задвинул ящик, встал и огляделся. Что-то было не так в комнате. Начать с того, что стулья стоят не на тех местах, на каких он вчера их оставил. Потом - в серванте виднеется старый чайный сервиз, уж лет пять как последнюю чашку из него разбили. Он сам и разбил. А он вот, стоит. И заварник цел, и молочник. И три блюдца. И четыре чашки. Тут взгляд Павла Петровича упал на телевизор... Батюшки мои! И телевизор старый! "Рекорд". Таких давно уж не делают. И сломался он окончательно в восемьдесят четвертом году. Этот у него полетел, как его... кинескоп. Да. Павел Петрович сдал его в мастерскую на запчасти, а себе купил новый, цветной. Где же он, новый?
Ноги у Павла Петровича ослабели, и он сел на стул. Что же это делается, товарищи? Глупости какие-то. Ну не склероз же это, в самом деле. Склероз - это когда чего-нибудь не помнишь, а тут... Он же все помнит, и про будильник, и про сервиз, и про телевизор... На столе лежала вчерашняя газета. Он читал ее вчера, сидя в старом кресле, под торшером, а потом положил на стол. Он всегда так делал, это вошло в привычку. Он перевернул газету и вздрогнул. "Правда". Он выписывал "Правду" до девяносто первого года, потом перестал, потому что партия развалилась и газета стала совсем другой. Он поискал очки, и снова вздрогнул. Очки были чужие. Вот этих вот очков, воля ваша, он не помнил. Черные, с отломанной дужкой. Это не его очки! Он боязливо оттолкнул очки, отодвинул газету подальше, попытался прочитать дату... Сердце кольнуло и забилось неровными толчками. Он разглядел-таки дату: десятое июля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Он встал, похлопал зачем-то по карманам пижамы, безумными глазами посмотрел в окно - на зеленый тополь. И тополь не тот. Что это он такой низкий, до третьего этажа не дотягивает? Что же это такое, а?
Сделалось страшно. Захотелось убежать куда-нибудь, хоть на улицу.Павел Петрович осторожно подошел к шкафу, открыл дверцу. Слава Богу, брюки на месте, и плащ на месте. Вот только выглядят они как-то не так, новее выглядят, намного новее. И вот тут, на брюках, у коленки, должно быть темное пятно от соуса, которое так и не удалось вывести, а его нету. Вот хоть тресни - нету! Трясущимися руками Павел Петрович натянул брюки прямо поверх пижамных, надел плащ, нащупал на гвозде ключи, покосился на дверь, обитую дермантином, который три года назад Володька, Иринкин муж, заменил на новейший утеплитель, и вышел на лестничную площадку. Больно ударила по глазам зеленая краска панелей, которая должна быть синей, и замок в двери оказался старый, сломавшийся десять лет назад... Павел Петрович захлопнул дверь и заспешил вниз. Навстречу попалась Антонина, соседка по площадке, Павел Петрович посмотрел на ее помолодевшее лицо и быстро прошмыгнул мимо, односложно ответив на приветствие. На повороте лестницы краем глаза увидел, что Антонина смотрит на него с бесконечным удивлением, будто не узнает. Он вышел во двор, и двор показался ему незнакомым, и он уже знал, что двор обычный, только помолодевший лет на пятнадцать. Или на сколько там? Он поспешил к автобусной остановке, где стоял газетный киоск. И киоск был не такой, и все вокруг не такое. Прежде всего, на киоске висела вывеска "Союзпечати", которую давно уже заменили на "Роспечать". Во-вторых, киоскером оказалась Прокопьевна, соседка с шестого этажа. Круглыми глазами Павел Петрович смотрел на нее и чувствовал, что на голове шевелятся редкие волосы - Прокопьевна умерла четыре года назад и Павел Петрович одним из первых бросил в ее могилу ком земли...
