Скверным октябрьским утром второго года третьего тысячелетия около девяти часов неподалеку от Кремля из машины вышел губернатор Магаданской области Валерий Цветаев и по выложенному плиткой тротуару направился с помощником к ново-арбатской высотке. Когда они миновали рекламную тумбу, из-за нее появился человек в темной кожаной куртке, в натянутой до бровей черной шапочке. Он поднял руку с пистолетом, выстрелил губернатору в затылок и исчез в проходном дворе.
Место убийства оцепили. Появились милиция, «скорая» и все те, кому следует появляться, если стреляют в губернатора средь бела дня в пяти шагах от Кремля…
Примерно через полчаса в соседнюю высотку вошел главный редактор газеты «Весть» Егор Перелыгин. Поднялся в лифте на редакционный этаж. В приемной его поджидал фотокорреспондент Новиков, при полном «вооружении».
– Только что магаданского губернатора завалили, «выпуск» в курсе, мы – за материалом.
– Цветаев? – Перелыгин уставился на сотрудника. – У нас, что, на завтрак «утка»?
– Эта «утка», Егор Григорьевич, у соседнего дома лежит, – задетый недоверием, воскликнул Новиков, – еще не остыла.
– Циник! Ладно, кто с тобой?
– Кожевни.
– С фотографиями поскорей, и… – Перелыгин поморщился. – Постарайся не усугублять, без того тошно.
Зазвонил внутренний телефон.
– Доброе утро, – бодро зашелестел в трубку выпускающий редактор.
– Добрее не придумаешь, – пробурчал Перелыгин.
– Первая полоса «навылет» получается. – Выпускающий едва сдерживал возбуждение. – Если понадобится, переедем на вторую, я уже прикинул, что снять. Нормально?
– Куда нормальнее, – сухо ответил Перелыгин и положил трубку.
«Сами хоть уверены в собственной нормальности? – подумал он. – Взорвали, убили, сожгли, украли, рухнуло – скорее на «первую»! Чужого горя не чувствуем, смакуем. Нет, это не болезнь роста, это какой-то жуткий вирус, от которого нет прививки».
Перелыгин подошел к окну – такому широкому, что создавалось впечатление, будто смотришь сквозь стекла с капитанского мостика океанского лайнера. Глубоко внизу завывал, рычал, хрюкал спецсигналами, разражаясь едкими вспышками «маячков», коробкообразный Арбат. Но вот поток машин поредел. Дорога опустела, а с Кутузовского уже нарастал многоголосый лай президентского кортежа. Через минуту он промчался мимо лежащего на земле губернатора.
«Невезучая улица», – подумал Перелыгин. Вонзили ее как нож советского модерна в самое сердце города, неуклюже и чужеродно, хотя и с простором для многолюдных толп, штурмовавших когда-то арбатские магазины и рестораны. Людской водоворот смягчал холодную бесчувственность прямоугольной архитектуры. Теперь народу поубавилось. Недорогие магазины, кафе и рестораны превратились в богатую ярмарку тщеславия.
Перелыгин отошел от окна. Он думал вовсе не об особенностях Арбата, а о Цветаеве. Сколько лет прошло с их последней встречи? Двадцать… больше? А два дня назад Цветаев неожиданно позвонил. В своей напористой манере предложил встретиться, шутил, попенял на зазнайство. Впрочем, в области работал собкор газеты, и у губернатора могла возникнуть потребность что-то обсудить. Но почему именно теперь? «Однако это все очень странно… – Перелыгин одернул себя. – Не впадай в мистику, не ищи причины случившегося в событиях двадцатилетней давности. Можно утонуть в фантазиях! Мало ли в последние годы странных убийств».
И все же, помимо воли, он чувствовал и мистику, и логику, уходящую в те годы, когда они с Цветаевым работали по соседству, но продолжал убеждать себя, что это ничего не объясняет. Слишком много воды утекло. Изменились люди, и жизнь стала неузнаваемой. Ее логика не проистекает из той, другой жизни, существующей в ином измерении. Но соблазн пойти по цепочке событий в ту, другую, не отпускал. Казалось, стоит углубиться туда, и ответы найдутся.
В дверь заглянула Светлана, секретарша. Красивая девица с большими карими глазами, внимательным, даже проницательным взглядом. Светлана была полупродуктом нового времени. Имела университетский диплом, любила, как она выражалась, «движуху», посещала концерты неведомых Перелыгину групп, в большинстве своем шарлатанских, бегала на выставки андеграунда и инсталяций, черт-те с кем общалась в Интернете, ходила с динамиком в ухе, казалась продвинутой в среду аномальных интересов, но хорошо знала дело, сносно говорила по-английски, сохраняла облик и речь культурного человека. Перелыгин был убежден, что сотрудник в приемной, разумеется, при наличии служебных достоинств, должен еще, как букет свежих цветов, радовать глаз, поэтому смиренно терпел Светланины причуды и некоторую ироничность в отношениях.
