Пароход был готов к отплытию. Через час он должен покинуть гавань, чтобы направиться к соседнему немецкому берегу, до которого при благоприятных обстоятельствах можно добраться к рассвету.
Море, залитое мягким светом луны, тихое и безмятежное, составляло резкий контраст с гаванью, где царили шум и оживление. По ярко освещенной площади сновала густая толпа. Жизнь бурлила в южном городе в этот душный осенний вечер, нисколько не уступавший жарким летним вечерам севера. Точно в калейдоскопе, проходили по улицам пестрые толпы народа и исчезали куда-то, будто уносимые звуками музыки, а над всей этой толчеей спокойно возвышались силуэты церквей и дворцов, четко вырисовываясь под лучами луны на фоне усыпанного звездами неба.
Было уже поздно, когда группа молодых людей отделилась от толпы и направилась к берегу. По-видимому, они принадлежали к разным национальностям, так как в большом и оживленном разговоре их звучала то немецкая, то итальянская речь. Одно можно было сказать определенно, — что настроение общества было самое веселое. Шутки и остроты сыпались без конца, и каждое замечание, каждая фраза сопровождались громким смехом. У берега молодых людей ожидала гондола, нагруженная дорожными вещами. Вдали виднелся темный контур парохода, а с площади все глуше доносились городской шум и звуки музыки.
— Итак, надо проститься со здешними красотами, — воскликнул один из молодых людей и грустно посмотрел в сторону площади. — Как подумаю, что я должен променять эти солнечные дни и лунные ночи на холодные осенние туманы и на зимние вьюги наших немецких гор, так начинаю проклинать каприз моего дядюшки, призывающего меня к себе.
Тут он остановился, и свет газового фонаря осветил его фигуру, стройную и изящную, несмотря на простой темный дорожный костюм. Светлые волосы и голубые глаза изобличали северянина, хотя на лице и руках юноши заметен был здоровый загар; лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не недостаток выразительности. Тем не менее тонкие и благородные черты этого молодого лица дышали жизнью и весельем и были также привлекательны, как и вся фигура молодого человека.
— Зачем именно ты едешь? — спросил один из его спутников, типичный итальянец, со смуглым цветом лица и темными блестящими глазами. — Я бы на твоем месте не обратил никакого внимания на причуды старого человеконенавистника, живущего где-то в скалах во вражде с самим собой и целым светом. В самых вежливых выражениях я заявил бы ему, что общество сов и летучих мышей мне не нравится и что я хочу остаться здесь. Еще третьего дня, когда пришел столь категорический приказ немедленно явиться, я советовал тебе, Поль, поступить по-моему, но ты не захотел меня слушать.
— Мой милый Бернардо, — смеясь ответил Пауль Верденфельс, названный на итальянский лад, — этот мудрый совет доказывает мне только одно — ты не знаешь, что значит иметь родственника, от которого зависит и настоящее положение, и вся твоя будущность... в противном случае ты рассуждал бы иначе.
— Я бы не прочь иметь такого родственника! — воскликнул Бернардо. — Особенно такого, как твой старый дядя, от которого можно получить миллион в наследство, хотя он был дружен со всеми совами вашей суровой Германии. Но, к сожалению, между моими родственниками нет ни одного подобного экземпляра. Ты и тут счастлив, как во всем.
— Что это в самом деле за родственник, господин фон Верденфельс? — вмешался третий спутник. — Перед тем как покинуть Германию, я случайно проезжал мимо его поместьев, где о нем ходят самые невероятные слухи: владетель Фельзенека служит сказкой для всей округи. Полагаю, однако, что он не так нелюбезен и недоступен, как говорит.
— Об этом я ничего не могу сказать определенного, милый Остен, потому что знаю столько же, сколько и другие. Он двоюродный брат моего покойного отца, но виделись они редко. А я говорил и виделся с ним всего только один раз и то давно, когда после смерти моего отца был отдан под его опеку. С тех пор наши отношения ограничивались перепиской, причем я аккуратно сообщал ему, как живу и что делаю, а он отвечал мне короткими и редкими записками. Я никак не думал, что нам придется когда-нибудь встретиться, да и теперь не понимаю, зачем он зовет меня к себе.
— Вероятно, хочет написать свое духовное завещание! — заметил молодой офицер из той же компании. — Это был бы, по крайней мере, разумный поступок, ведь скоро ты сделаешься его наследником. А мы охотно поможем тебе спустить его миллион; только смотри, не забудь, когда сделаешься владельцем дядюшкиных поместьев, пригласить нас к себе охотиться на серн. Итак, до свидания, Поль, до будущего лета!
Офицер протянул ему руку, но тот досадливым движением отстранил ее.
— Не шути так! Мой дядя вовсе не так стар, как вы думаете, и, несмотря на все свои чудачества, он был всегда добр ко мне, ласков и щедр, исполняя малейший мой каприз.
— А капризов у тебя действительно было много, — заметил Бернардо. — Твое пребывание в Италии обошлось тебе в кругленькую сумму.
Пауль насмешливо посмотрел на него.
— Тебе это лучше известно, так как ты старательно помогал мне. Половина моих расходов приходится на тебя, Бернардо.
