Для режиссера всегда привлекательна современность
Анджей Вайда кинорежиссер, Польша
Давайте начнем разговор. Не буду предвещать его никаким вступительным словом. Мы встречаемся впервые. Что вас на самом деле интересует?
Вопрос не по кино, а по театру. Я видел Вашу работу "Преступление и наказание". Гениально там играет Ежи Штур Порфирия Петровича. Вообще работа замечательная. Я тогда был актером. Мы делали сами "Преступление и наказание". Мы общались тогда с Вашими актерами, и они не смогли ответить мне на вопрос, почему вы не ввели в спектакль Свидригайлова? Свидригайлова не было вообще. Почему?
Скажу почему. Образ Свидригайлова и есть Достоевский. И есть достоевщина.
Достоевский, его религиозная мысль — каким образом развивается мир, душа человека, как человек создан, почему он сотворен для греха. Это великолепные образы, которые способны нам все это разъяснить.
А кроме этого есть тот мир, который окружает героев. Сила романа Достоевского состоит в том, что он погружен в реальность, в этих многочисленных персонажей, которые живут вот здесь, в быту, в постоянной жизни, в Петербурге — на рынке, на базаре, — "клокочут".
Мне кажется, что если ставить инсценировку, надо принимать решения. Нет ничего более тяжелого, как перенести весь роман на сцену или на экран. Всегда надо принимать решение. Отсекать.
Я видел разные постановки "Преступления и наказания". Что мне не нравилось? Я не мог понять, в чем дело. А когда я читаю роман, я понимаю, в чем дело.
Образы Достоевского выражаются в текстах, диалогах. Поэтому у Достоевского так много диалогов. И когда вы начинаете эти диалоги сокращать, герои становятся банальными, обычными. Любой такое мог бы написать. Однако когда вы даете им проговорить все то, что написано Достоевским, целиком, — тогда они начинают жить. Этот диалог показывает их с разных сторон.
Разумеется, я и раньше читал "Преступление и наказание", и я подумал — надо прочитать те сцены, где выступают Порфирий и Раскольников. Как именно этот конфликт выглядит. Я прочитал эти куски и сказал: "Потрясающе". Когда ты через их столкновение и конфликт можешь дойти до истины.
Порфирий Петрович своим умом проникает в мир преступления. Преступник защищается, но открывается, поскольку он — идеолог. И ему надо признать это, он признается. Он говорит: "Есть такие, которые имеют право проливать кровь". И ему надо похвалиться этой идеологией.
Кроме того Порфирий знает, он же написал эту статью. И у него в столике эта статейка припасена.
И тогда я подумал это будет потрясающий спектакль, но зритель не будет знать, убил он или не убил. И тогда я прочитал эти три сцены с Соней, — когда он признается Соне. То есть то, что он скрывает перед Порфирием, он открывает своей женщине. Комбинация этих сцен и является сутью постановки "Преступления и наказания". Однако образ Свидригайлова присутствует в этом спектакле.
Ну, какова роль Свидригайлова? Помните, он подслушивает? А как сделана декорация спектакля? Сидит небольшой зал (приблизительно такой, как здесь, только вытянутый немножко в длину) и через стекла, двери, смотрит на некое действие, которое предназначено не для аудитории, а как бы существует само по себе. И вместо Свидригайлова появляется зритель, который как раз эту роль подглядывающего исполняет.
О каком времени Вы бы не снимали, у Вас в любой картине всегда присутствует атмосфера времени. Наш знаменитый режиссер Лев Кулиджанов на вопрос: как вам удается создать атмосферу, сказал: "Совесть надо иметь". Я адресую такой же вопрос Вам: как Вам удается создать атмосферу?
А как Кулиджанов объяснил — что есть совесть?
Ну, что надо это время просто досконально знать. Не просто, что написано в сценарии, а читать материалы об этом времени, понимать, как люди одевались, то есть до последней нитки знать это время.
А что Достоевский говорил о совести? "У кого совесть есть, тому она и будет наказанием". И мне кажется эта фраза замечательной. Я немного по-другому думаю, чем Кулиджанов.
Я думаю, когда вы прикасаетесь к шедевру, будь то Достоевский или "Госпожа Бовари" Флобера, или любому другому, удивительным образом вы открываете, что это часть нас самих сегодня. Это странно, мы читаем "Антигону", мы удивлены современности этого женского образа. Как же так, почему у нее такой сильный характер, что она может противостоять властям. И меня это более интересует, нежели материал из прошлого.
Конечно, режиссер должен понимать что это за эпоха. Я был невероятно счастлив тому, что мог увидеть дом Достоевского.
Я прошел весь квартал. Но это ты не передашь на сцене. Разумеется, на экране что-нибудь осталось бы.
Меня заинтересовало иное. Когда я ступил на эти ступеньки, на эту лестницу, где Раскольников убил старуху. Прежде, двадцать или тридцать лет назад, входя на эти ступени, я оглядывался, смотрел, изучал. Сейчас нет, потому что стоит домофон. А там вообще нет фамилии этой старухи и нет фамилии Раскольникова. Поскольку мы знаем этот дом только по тому, что там происходило. А все, кто там сейчас написаны, неизвестны.
