Первый выстрел звучит негромко и совсем не страшно. Словно где-то вдали невидимый отсюда пастух смачно хлестанул кнутом по земле, подгоняя отставшую от стада корову.
— К бою! — кричу я.
В этом приказе нет смысла — бойцы уже бегут к машине, не дожидаясь моей команды. Но ритуал есть ритуал.
Ревет стартер, из выхлопных труб в морозный воздух вырываются клубы пара. Я взбираюсь на башню, опираюсь на руки и протискиваю тело в командирский люк. Подношу бинокль к глазам и обвожу взглядом сектор обстрела. Ничего подозрительного. Небольшой участок снежной равнины, слева ограниченный опушкой леса, а справа — гребнем невысокого холма, сокращающим видимость метров примерно до восьмисот. Через гребень переваливает проселочная дорога, она уходит налево, скрывается из поля зрения, круто петляет и в конце концов выводит к воротам замка.
Сегодня второе января 1945 года. В километре сзади-слева на вершине невысокой, но крутой горы, невесть откуда взявшейся посреди плоской равнины, стоит венгерский замок с непроизносимым названием. Это наш опорный пункт. Впрочем, внутри стен сейчас находится только подполковник Летцледер со своим штабом. Потому что средневековые замки плохо приспособлены для современной войны.
Пехота занимает позиции на валах, мы стоим впереди основной линии обороны. Слева от нас, метрах в пятидесяти, в кустах прячутся два пулеметных расчета, еще дальше — противотанковая пушка, трофейная русская Ф-22, она же PaK 36(r). Задача у нас одна на всех — остановить русских, которые скоро пойдут по дороге, на которую я сейчас смотрю. Ну, или хотя бы задержать на время.
Надеваю наушники прямо поверх шапки. Оттуда немедленно доносится:
— Герр оберлейтенант, лейтенант Бауэр докладывает, танки во втором секторе, пять Т-34 с длинными пушками!
— Понял, — отвечаю я.
Снимаю наушники, прислушиваюсь. Сквозь тарахтение мотора пробиваются далекие хлесткие выстрелы, это ведет огонь «Пантера» Бауэра. Вскоре к ней присоединяется глухое тарахтение автоматической зенитки. Очевидно, ребята добивают спасающийся экипаж подбитого русского танка.
— Два русских танка уничтожены! — докладывает Ганс, подтверждая мое предположение.
Машина мелко трясется, я чувствую это локтями, которыми опираюсь на башню. Мотор постепенно прогревается, вибрация становится слабее.
В левое ухо врывается грохот пулеметной очереди, затем к первому пулемету присоединяется второй. Вскидываю бинокль, осматриваю сектор — никакого движения, даже фонтанчиков от пуль не видно. Опускаю взгляд на карту, прикидываю, где может быть противник. Должно быть, вот в этой лощине, отсюда ее не видно, а пулеметчики, по идее, видеть должны. Снова смотрю в бинокль. Если я все правильно понимаю, русские должны нарисоваться примерно тут… Пожалуй, стоит снова наушники надеть.
Ага! Вот они, русские, как на ладони, и маскхалаты не скрывают их — слишком близко. Даю целеуказание наводчику, кричу:
— Осколочным заряжай!
Дожидаюсь доклада заряжающего и командую:
— Огонь!
Танк вздрагивает, грохот выстрела бьет по ушам, башня наполняется пороховыми газами.
— Недолет сто метров! — командую я. — Осколочным заряжай!
Мы выпускаем четыре снаряда, последний выстрел получается снайперским. Когда рассеивается маленькая снежная буря, поднятая взрывом, мое сердце замирает от счастья — снег густо окрашен кровью, три грязно-белые фигуры бегут прочь, в каждом их движении читается паника.
— Пулемет! — кричу я.
Длинная очередь срезает трусов, как спелые колосья. Всех уложили? Нет, не всех!
— Осколочным заряжай!
Еще четыре снаряда. А потом мир вздрагивает, я проваливаюсь в люк и приземляюсь на сиденье. Над головой что-то свистит, по броне бьют осколки и комья мерзлой земли. Я пригибаюсь, убираю голову из командирской башенки — она звенит и вибрирует, как колокол.
— Сто пятьдесят два миллиметра, — говорит Пауль.
Я киваю и снова вздрагиваю вместе с танком, на этот раз слабее — второй снаряд ложится дальше. Очевидно, русские еще не пристрелялись. Это исправимо, к сожалению.
Третий снаряд ложится совсем рядом. Уши закладывает, на броню обрушивается целый ливень снега, земли и металла, один осколок ударяет в командирскую башенку прямо напротив моей головы, звонко рикошетит, правое ухо перестает слышать. Машина подпрыгивает и слегка накреняется. Попробуем управлять боем изнутри, через штатные приборы наблюдения. Черт возьми! Передний триплекс поврежден осколком, не видно почти ничего.
— Может, позицию сменим? — спрашивает Михель.
Обращение «герр оберлейтенант» он не употребляет, в бою все разговоры ведутся без чинов.
Я размышляю над вопросом всего пару секунд. Мой ответ лаконичен:
— Нет.
Окоп у нас, конечно, дрянной, но лучше такой, чем никакого. Если бы хватило времени и сил отрыть запасную позицию… Да и не спасет никакой окоп от прямого попадания пятидесяти килограммов металла и взрывчатки, при таком весе снаряда уже не очень важно, бронебойный он или нет. Особенно если ударит сверху, где броня совсем тонкая.
Нет, так координировать огонь решительно невозможно. Сколько ни напрягай зрение, видишь только дым, да еще снег и земляную пыль, поднятые взрывом. Я принимаю решение:
