Контроль — это все, что было реальным. С малых лет я знала, что планирование, расчет и наблюдение могут помочь избежать самых неприятных вещей — неоправданного риска, разочарования, и, самое главное, душевных страданий.
Хотя, планирование избежать неприятное не всегда было легким, это был факт, который стал очевидным в приглушенном свете паба Каттерс.
Дюжина неоновых знаков, висящих на стене, и слабый свет светильников, отражавшийся от потолка, и ярко освещая бутылки с ликером за барной стойкой, был лишь слегка утешающим. Все остальное только делало очевидным то, насколько далеко я была от дома.
Стены были отделаны высушенной древесиной, и светлая сосна с черными пятнами была использована специально для того, чтобы это место на окраине выглядело как бар, напоминающий дыру в стене, но там было слишком чисто. Краска не была пропитана столетним дымом. И стены не шептали о Капоне или Диллинджере.
Я сидела на одном и том же стуле уже два часа с того момента, как закончила распаковывать коробки в моей новой квартире. И пока я могла стоять, я хотела бы забыть о тех вещах, которые напоминали мне, кем я была. Исследование моего нового района было куда более интересным, особенно в удивительном полуночном воздухе, даже несмотря на то, что это был последний день февраля. Я ощущала свою новую независимость и свободу от того, что кто — то ждет меня дома с рассказами о том, где меня носило.
Сиденье, которое я согревала собой, было обито оранжевым заменителем кожи, и после потраченной мною на выпивку приличной доли премии за переезд, которую Федеральное Бюро Расследований так великодушно перечислило на мой счет сегодня днем, я удачно удерживалась на нем, не падая.
Последний из моих пяти «Манхэттенов» за вечер выскользнул из модного стакана прямо мне в рот и, обжигая, потек по моему горлу. Бурбон и сладкий вермут на вкус напоминали одиночество. Что хотя бы заставило меня почувствовать себя как дома. Хотя дом был в тысячах миль отсюда, и чем дольше я сидела на одном из двенадцати стульев возле барной стойки, тем дальше он казался.
Тем не менее, я не была потеряна. Я была в бегах. Кучи коробок лежали в моей новой квартире на пятом этаже, коробки, которые я собирала с таким энтузиазмом, пока мой бывший жених Джексон, надувшись, стоял в углу нашей крошечной коммунальной квартиры в Чикаго.
Переезд был одним из ключевых моментов для повышения в Бюро, в котором я достаточно преуспела за короткий промежуток времени.
Джексону было все равно, когда я в первый раз сказала ему, что меня переводят в Сан — Диего. Даже в аэропорту, прямо перед моим отлетом он пообещал, что мы сможем с этим справиться. Джексону никогда не удавалось с легкостью отпускать что — то. Он пригрозил мне любить меня вечно.
Я поболтала бокал для коктейля с выжидающей улыбкой. Бармен помог мне со звоном поставить его на барную стойку и налил мне еще. Апельсиновая кожура и вишня слились в медленном танце где — то между поверхностью и дном — как и я.
— Это твой последний, милая, — сказал он, вытирая бар с обеих сторон вокруг меня.
— Прекрати работать так усердно. Я не даю таких щедрых чаевых.
— Федералы никогда не дают, — сказал он без осуждения.
— Это настолько очевидно? — спросила я.
— Вас много тут живет. Вы все говорите одинаково и напиваетесь в первый же вечер вдали от дома. Не беспокойся. Ты не кричишь своим видом, что ты из бюро.
— Слава Богу за это! — сказала я, поднимая свой стакан. Я не имела в виду ничего плохого. Я люблю Бюро и все, что с ним связано. Я даже любила Джексона, который тоже был агентом.
— Откуда тебя перевели? — спросил он. Его слишком строгий V — образный вырез, ухоженные кутикулы и идеально уложенная гелем стрижка сводили на нет его флиртующую улыбку.
— Чикаго, — ответила я.
Его губы сморщились так, что он стал похож на рыбу, а его глаза широко раскрылись.
— Тогда ты должна праздновать.
— Думаю, я не должна быть расстроена, по крайней мере, пока не закончатся места, куда я смогу сбежать. Я сделала глоток и слизнула обжигающий бурбон с губ.
— Оу! Так ты в бегах от бывшего?
— В моей работе никогда по — настоящему не убежишь.
— О, черт! Он тоже федерал? Не гадь там, где спишь, деточка.
Я провела взглядом по ободку стакана.
— Они, знаешь ли, не учат тебя этому на самом деле.
— Я знаю. Такое часто случается. Вижу такое все время, — сказал он, покачивая головой, пока мыл что — то в наполненной мыльной пеной раковине за баром, — Ты живешь недалеко?
Я посмотрела на него, опасаясь тех, кто может вынюхать агента и задавать слишком много вопросов.
— Ты часто будешь приходить сюда? — уточнил он.
Понимая, к чему он клонит подобными расспросами, я кивнула. — Возможно.
— Не переживай по поводу чаевых. Переезд — это дорого и, и напиться и забыть все, что оставил позади, — тоже. Можешь компенсировать это позже.
Его слова заставили мои губы изогнуться в такую форму, в которой они не были долгие месяцы, хотя, скорее всего, это было заметно только мне одной.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Энтони.
— Кто — нибудь зовет тебя Тони?
— Я запомнил.
Энтони обслуживал еще одного постоянного клиента в баре этой поздней ночью понедельника, или это уже можно было назвать ранним утром вторника. Пухленькая женщина средних лет с выпученными красными глазами была одета в черное платье. Когда он делал это, дверь распахнулась и мужчина моих лет, сидящий через два стула от меня, вздохнул. Он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу его идеально выглаженной рубашки. Он взглянул в моем направлении, и в ту же половину секунды его каре — зеленые глаза поняли обо мне все, что он хотел знать. Потом он отвернулся.
