А вдруг она не придет – возьмет и не придет, думает Кэсси. Вот не явится, и все. Что тогда?
Кэсси Вайн едва исполнился двадцать один год, но на глазах у нее ни слезинки. Она держит под пальто еще безымянного младенца и щурится навстречу ветру. Полдень. Прошло три недели после Дня победы в Европе. Кэсси стоит на белых каменных ступеньках под портиком Национального провинциального банка. Сейчас нужно будет отдать ребенка. Вокруг рокочет лежащий в руинах город Ковентри. Напротив зияет остов универмага «Оуэн-энд-Оуэн».
Грэм Джойс
Справа – выгоревший средневековый собор. Его разбитые готические арки и шпиль – словно ребра н шея гигантского ископаемого. Посередине – выровненный, перекопанный пустырь и ждущие сноса развалины универмагов. Кэсси крепче прижимает к себе малыша.
Однажды она уже пошла на это. Четыре года назад, на этих самых ступеньках, под этой же неоклассической крышей – но тогда еще лежали кругом каменные обломки и искореженные трамВайные пути, в заваленных кирпичами пробитых водопроводных трубах булькало и шипело. Вдоль Бродгейта еще не понастроили этих несуразных ларьков. Тогда она отдавала девочку. Теперь – мальчика. Но если она не придёт, думает Кэсси, что тогда?
А вот возьму и оставлю его у себя, черт подери, вот что. Пускай говорят что хотят. Пошли они все. Она распахивает пальто, приоткрывает личико спящего ребенка, закутанного в одеяло, и у нее сжимается сердце. Потому что она знает – так нельзя. Потому что после того раза ее юное сердце было как руины собора: дымящийся пепел, разгромленный алтарь, разбитый вдребезги витраж, прости господи. Пять минут первого, а никого нет. Подожду до четверти, думает Кэсси. И все. До четверти первого.
На нее нельзя положиться, понимаете, на Кэсси нельзя положиться. Ну что за мать выйдет из Кэсси? Так говорили ее сестры, так они нашептывали упрашивающими, сладенькими голосками, но все их добрые намерения не могли скрыть жесткости сердца: нет, Кэсси, не надо. Сама ведь знаешь – не справишься. И что делать, если у тебя опять начнется, Кэсси, что ты тогда будешь делать? Подумай о малютке. О нем-то, бедняжке, подумай. Дай ты ему-то хоть пожить нормально, – есть ведь женщины, которые с радостью возьмут ребенка.
Это Бити, ее сестра, клепальщица на заводе бомбардировщиков «Ланкастер», подыскала такую женщину. Как и в прошлый раз. Видно, когда мужиков не хватает, такая всегда найдется. Она придет ровно в двенадцать, смотри, Кэсси, не опоздай. Ты же не хочешь, чтоб кто-нибудь заметил, что ты там околачиваешься, – и ей этого не нужно. В тот раз так и получилось, гладко сошло. Малышку передали в полдень, без всяких слов, даже не хмыкнули и вздохнуть не успели. Без вопросов, не называя имени. И без этого топтания на месте, как часовой. Передала девочку, и все. Но на этот раз женщина опаздывала.
Десять минут первого, а ее все нет. Кэсси переступает со своей ношей с ноги на ногу, пристально глядя в глаза каждой приближающейся женщине. Под прицелом ее взгляда они цепенеют, но ни одна не подходит забрать сверток с мальчиком. С ребенком, которого она даже не успела назвать. Не надо, Кэсси, не придумывай ему имени, от этого потом будет только тяжелее. Он стал бы тогда для тебя совсем настоящим. Как будто бы этот узел, гукающий, кричащий, рыгающий, полный бесконечной сочной свежести, не был уже вполне настоящим, как будто он не был ее частью, как будто ее плоть и кровь не были ее собственными, как будто она могла отдать его, не услышав, как рвется кожа, как трещат кости.
На этом месте по вечерам проститутки стоят, так сказала ей другая сестра, Юна, вскинув одну бровь. На ступеньках банка. Публичные женщины. Потаскухи. Дешевые духи и американские нейлоновые чулки. Почему бы и нет, когда можно хорошо заработать? Интересно, думает Кэсси, они прямо на этом месте стоят, где она сейчас? Душатся, метят территорию, как бродячие кошки.
Она поднимает взгляд. Обугленный шпиль собора Святого Михаила вонзается в голубые облака, и ее сердце подскакивает, она считает – раз. На втором шпиле – Святой Троицы – оно подскакивает снова, два. А за ее спиной – строИная башня Святого Иоанна, думает она, три. Город трех шпилей. Она снова считает: раз, два, три. Потому что на счет «три» надо бежать. И она чувствует, что готова.
Двенадцать минут первого. Кэсси начинает лихорадить – ведь может эта женщина не прийти. И тут в толпе она видит: статная дама, в темно-синем пальто и черном шарфе, идет прямиком к ней, лицо вытянутое, подбородок как камень из стены собора, губы поджаты, взгляд тревожный. В эту секунду – но только для Кэсси, которая видит то, что другим видеть не дано, – с каждого из трех городских шпилей слетает со свистом по золотому светоносному копью, и они пересекаются в огненной точке – в свертке у нее на руках. Нет, думает Кэсси, не бывать этому больше. И считает: раз, два, три, – и прыгает вместе с малышом сквозь треугольник света в синее пространство, а женщина в темно-синем пальто остается на ступеньках банка с протянутыми руками и раскрытым от ужаса ртом.
