Потревоженные тени

Есть одна историческая загадка. Заключается она вот в чем.

После разгрома декабристов и проведенного по их делу следствия в 1826 году был опубликован высочайший приговор. В этой первой официальной исторической версии того, что произошло (за полгода перед тем был выпущен манифест по поводу событий на Сенатской площади, но он составлялся наспех, власти сами еще плохо представляли себе, с чем и с кем они имели дело, и в этом манифесте отображена скорее физиологически бессознательная реакция, а не какое-либо осмысленное отношение), было много лжи и полуправды, опровержением которых занялись декабристы, а впоследствии А. И. Герцен. Но были в той версии — не могли не быть — и сведения достоверные, конечно, соответственно истолкованные.

Одно из этих достоверных сведений такое: участники декабристских организаций стремились к уничтожению крепостного права. Николай I и его окружение бестрепетно опубликовали это, будучи твердо уверены, что подобное стремление декабристов вызовет возмущение общественного мнения тогдашней России против заговорщиков, что в свою очередь придаст обоснование жесткому приговору. В общем, так оно и произошло. Личное сочувствие осужденным никоим образом не поколебало господствующей убежденности в том, что существующий строй жизни, основанный на владении людей людьми, крепостными душами, справедлив и не должен быть нарушен в этой своей основе.

Прошло около тридцати лет. Вопрос о крепостном нраве в эти годы ставился и рассматривался только в секретных правительственных комитетах и комиссиях, редко собиравшихся, а потом и вовсе сходивших на нет. В подцензурной печати (а иной в николаевской России просто-напросто не было) хоть каким-нибудь боком или ребром поднимать этот вопрос было запрещено — и указание это соблюдалось беспрекословно. Его как бы не было — этого вопроса. Крепостное право — существовало, но никакому обсуждению не подлежало.

Том не менее, когда на исходе 50-х годов новый царь Александр II предписал рескриптом виленскому генерал-губернатору Назимову задуматься над этим вопросом и над его скорейшим решением, когда стало ясно, что отмена крепостного права не за горами, вдруг обнаружилось, что в среде правящего класса и образованного общества она, эта будущая отмена, никакого возмущения не вызывает, что с необходимостью ее почти все согласны, что принципиальных, непоколебимых противников этой отмены не так уж много, они не так уж сильны, и голоса их тонут в хоре сторонников крестьянского освобождения. Как, когда, где, в каких диспутах и баталиях случилась эта перемена общественного мнения? В каких глубинах она совершилась? Ведь на поверхности не происходило ничего.

Даже ставшие впоследствии известными факты бурных обсуждений проблем крепостничества и всего с ним связанного в кружках Станкевича и Петрашевского, в петербургском кругу Белинского и московском кругу Хомякова, в елагинском салоне и аксаковском доме полностью не разрешают этой загадки. Так же как ничего в ней не меняет и то, что в массе своей сторонники отмены крепостного права были не против личного освобождения крестьян, но заговорили совсем иначе, когда речь зашла наделении этих крестьян землей. Мы еще вернемся к этой проблеме.

Самая необходимая жизненная перемена, а в особенности такая огромная, какую внесли в российскую действительность крестьянская реформа 1861 года и связанные с нею судебная, городовая, земская, военная и другие реформы, порождает массу разочарований и большое количество разочарованных людей. Во-первых, из прекрасного далека все иначе виделось: казалось, что жизнь останется такой же, только станет лучше и пригляднее. Во-вторых, мало кто думал заранее о последствиях реформ, — а эти последствия зачастую оказывались неудобными, порой драматическими. У большей части русского дворянства, привыкшего к даровому труду крепостного крестьянина, вследствие этого обленившегося физически и умственно, оказавшегося неспособным не только к хваткому буржуазному предпринимательству, но даже просто к более или менее расчетливому хозяйствованию, к примитивному экономическому расчету, эти разочарования возникли довольно быстро и оказались весьма жестокими. Одна из лучших русских книг, отобразивших этот процесс, принадлежит перу того же С. Н. Терпигорева и называется очень выразительно — «Оскудение».

Естественно, что по ходу этого процесса, описанного в русской литературе живо и разнообразно М. Е. Салтыковым-Щедриным, А. И. Эртелем, П. Н. Боборыкиным, а позднее А. П. Чеховым и другими писателями его круга, вскоре начались жалобы, сетования и в конечном счете воздыхания по старому доброму времени, когда ничто еще но двигалось с места, не требовало от помещика и чиновника никаких скоропалительных и нетрадиционных действий, пребывало в сладостном полусне. Так же естественно, что жалобы эти и воздыхания, поначалу примитивно эгоистические и в таком виде имеющие мало надежд на успех и на сочувствие правительства и общества, стали принимать иной вид, обросли идеологическими, статистическими, юридическими, психологическими, философскими и иными формулировками. Мемуары, публицистические статьи, экономические исследования, романы и политические трактаты, вспоминающие, описывающие и доказывающие, как хорошо, как духовно здорово, как материально устойчиво было то, все далее и далее уходящее время крепостных порядков, полились густым потоком.