…Где-то в старой столице было правительство. И даже президент, вроде бы, был — забавный пережиток мирного времени. Они ничего не значили теперь. Страной управлял Генеральный штаб. А Генеральным штабом — контрразведка. Сила страшная и вездесущая. И все знали, что она есть, что каждый однажды с ней столкнётся — но выживет не каждый…
Она не была тайной — её знали в лицо. Её встречали везде, куда ни придёшь. В кабинете чиновника, в зале общественной столовой, в санчасти, в заразном бараке, в пункте раздачи продовольствия, в школьном классе, в бомбоубежище, в любом жилом доме на самом видном месте обязательно висели девять портретов. Без подписей — имена надо было знать наизусть.
Совет цергардов Федерации. Верховная власть военного времени. Друг на друга похожие, мужественные квадратные лица в обрамлении коротко стриженых иссиня-чёрных волос. Волевые подбородки, суровый, непреклонный взгляд из-под густых, сведённых к переносице бровей — куда ни стань, он везде тебя настигнет, даже жутко. Вездесущие, всесильные и страшные, эти люди казались богами. Их полагалось бояться, и любить, и верить.
И когда однажды седьмой справа портрет оказался заклеенным крест-накрест по диагонали траурными серыми полосками — страна была в ужасе. Такого случиться не могло! Бессмертные не умирают!
А потом на месте седьмого слева портрета появилось новое лицо — совсем другое. Оно было молодым и странным. Светлая чёлка падала на бледный лоб. Серые глаза смотрели грустно и устало. Оно казалось таким неуместным в этом гордом ряду. Но кто решился бы… нет, не сказать вслух — громко подумать об этом? Его старались не замечать, его избегали — поначалу. Потом, конечно, привыкли. Но любить не любили, и не верили — чужой.
Только в промышленных школах и санитарных училищах бледные, изможденные девочки со светлыми косичками и прозрачными лицами втайне писали записки, а потом долго подпрыгивали, стараясь забросить их за портрет так, чтобы не выпали назад — примета такая была: не вывалится, значит сбудется желание: «Цергард Эйнер, пожалуйста, пусть меня не спросят по истории. Ученица Эльма Стре-ат». Или просто, без подписи: «Люблю».
Только слабые, болезненные мальчики, вечно отстающие, вечно последние в строю, проходя маршем мимо седьмого портрета, сжимали кулаки, смотрели в усталые серые глаза и шептали беззвучно, одними губами: «Клянусь!» Но если бы кто-то из людей узнал об этом и спросил, о чём эта клятва — не смогли бы ответить, даже если бы не боялись.
И с каждым годом их становилось всё больше — этих мальчиков и девочек. А крепких и сильных, черноволосых ребят рождалось всё меньше. Время людей проходило. Наступало время детей болот.
* * *
— … Могу я хотя бы узнать, в чём именно меня обвиняют? — раздражённо и нагло спросил арестованный. — Я лояльный гражданин, с положением, а меня схватили, как дезертира или мародёра, приволокли, ничего не объясняют…
Вместо ответа допрашивающий — лица его арестованный не видел, лицо оставалось в тени — извлёк из ящика стола массивную бутыль дутого синего стекла, теперь таких не делают, довоенное производство. Втащил пробку, не зубами по-солдатски, а красивым штопором, как в довоенные времена. Наполнил стакан светлой жидкостью, протянул арестованному. Рука его, вынырнувшая на миг из темноты, выглядела странно — бледная, изящная, с тонкими пальцами. У людей не бывает таких рук.
— Пейте! — это звучало как приказ.
По тёмному кабинету быстро распространялся характерный резкий запах дорогой кватты, пятьдесят дореформенных скалей за меру, такую не добудешь и на чёрном рынке. Но арестованный не прельстился шикарным напитком, отодвинул стакан.
— Спасибо, не пью.
— И всё же выпейте, уж будьте так любезны! — теперь это звучало как издёвка. Манеры контрразведчика были наиграно вежливы, он был отвратителен.
— Нет. Я не пью спиртного.
— Почему? — в голосе появилось непонятное напряжение.
— Какая вам разница? Это что, преступление? — разозлился арестованный. Или сделал вид, что злится?
— Хорошо, не пейте, ваше право. Просто подержите во рту и выплюньте. Можете прямо на пол.
— Что за чушь?! Это что — новый метод работы контрразведки?
— Считайте, что так. Держите стакан.
— Нет.
Они долго смотрели друг на друга. Один видел ярко освещенное прямым светом лампы лицо — мужественное, черноволосое, с волевым подбородком. Другой видел темноту. Потом контрразведчик заговорил.
— Представьте себе, что я вызвал конвой, и они силой влили вам кватту. Что будет?
— Скончаюсь на месте, — был ответ.
— Что, тоже аллергия на цианиды? — усмехнулся допрашивающий. — Однако, многовато вас развелось, аллергиков! Куда смотрит здравоохранение? — он нажал под столом невидимую кнопку, издалека донёсся звон, потом тяжёлые шаги. Конвой вошел в кабинет.
— Уведите, — велел допрашивающий.
Он проводил арестованного взглядом, механическим движением спрятал бутыль. Потом заполз вглубь огромного черного кресла, устроился в нём, обхватив руками согнутые колени.
Ему было страшно.
За свою, пока ещё не слишком долгую жизнь он успел повидать разных людей — шпионов, убийц, заговорщиков, ядерных психопатов-бронзоггов, генетических уродов всех мастей. Он и сам был мутантом, «дети болот» — назывались такие, как он. Но тот, кто сидел пред ним минуту назад, был ещё хуже. Он ВООБЩЕ НЕ БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ. И не он один…