— Поступили в университет — пора выходить замуж, — сказала старшая из пяти девушек — соседок по комнате, двадцатилетняя Валя, и все тут же согласились с ней: «Поступили в университет — пора выходить замуж», — даже те, кто прежде о замужестве не думал, для кого оно было непостижимо далеким. За две недели они все уже успели соскучиться по родителям и по дому, каждой из них хотелось поскорей опять оказаться в своей семье — пусть в какой-то другой, новой — и новая задача встала перед ними теперь! Все было ясно само собой, а Валя стала еще им объяснять, почему именно сейчас надо выходить замуж. Ведь как повезло нам, говорила она, какой выбор у нас есть сейчас, и когда еще такое может быть, чтоб ни одного женатика на курсе! И вы вполне можете выйти за парня из местных, домашних, городских. У него может оказаться своя квартира. Но даже если он живет пока что с родителями — у них и для вас, для законной-то, место в доме найдется. Вот вы и городская на всю дальнейшую жизнь! А если вдруг вам сделает предложение парень из общежития, приезжий, как вы, — то это, может быть, еще лучше. Семейным студентам в общежитии выделяют отдельные комнаты. На каждом этаже есть такие клетушки-двухместки. И на ближайшие пять лет вы, считай, самая счастливая на свете. В любое время вы можете увидеться с друзьями — они же рядом будут, за стеной, — или спуститься перекусить в столовой, а через каждые две недели, в четверг, вы собираете в кучу постельное белье, сдаете кастелянше на первом этаже, и вам выдают взамен все свежее, хрустящее — стели, пожалуйста! — как какой-нибудь незамужней девчонке. И говорить об этом взахлеб, как Валя, могла только та, что знает, что такое семейная субботняя стирка, мутная тепловатая вода и тяжелющие в этой воде пододеяльники, и каково каждый день — хочешь не хочешь — скоблить картошку и рубить чем-то косточки для супа, и что такое тоска, сидящая у тебя, кажется, где-то между ключиц — тоска, о которой не можешь рассказать никому, потому что весь мир умеет слушать и говорить лишь о том, в чем лучше отстирываются пододеяльники да еще о том, что чья-то соседка Зинка или там Феофила или Тхай Си вовсе, что ли, безрукая? — вывешивает их после стирки желтыми и в сохранившихся пятнах. От этой тоски Валина мама — по мнению всех, образцовая труженица и хозяйка, — пробовала однажды покончить с собой, а потом долго лечилась у психиатра. Таблетки, гипноз и масса добрых советов, хочешь не хочешь даваемых доктором каждый раз, все вместе должны были помочь ей не думать о том, что муж, Валин отец, не разрешал ей петь в заводском хоре, где она пела до замужества, и они еще тогда за свои деньги ездили на гастроли по окрестным деревням. После замужества она ни разу не была на гастролях, ей и на репетиции было запрещено ходить, и она ходила в Дом культуры тайком. Она каждый раз думала, что идет тайком, и каждый раз ее глаза одинаково расширялись в испуге, когда муж приходил за ней в Дом культуры или же дома, дождавшись ее, начинал ругать за непослушание. И так было еще в тот год, когда Валя в третий раз поехала поступать в университет. Валя рассказала про свою маму кому-то в комнате, и, ясное дело, что мамины страдания стали известны всем, когда Вали в комнате не было. Кто-то сказал еще:
— Из-за хора — идти топиться в пруду?
Без сомнения, Валя похожа была на свою маму. Самая старшая в комнате, она плакала чаще других — то комендантша общежития, то однокурсница из домашних заденет ее, то, мол, она сегодня устала сидеть над этими переводами, буквы прыгают в ее глазах, и она уже сон видит наяву, или не наяву, она уже спит, а еще и половины текста не переведено. Неужто не тянет она и зря так стремилась в университет?
Беспокойство сидело в ней, она думала, что учеба у нее занимает все время, какое есть, и еще бы взяла столько же времени — того, которого нет, — а надо ведь еще выходить замуж! В родном городе она успела походить в перестарках — у кого-то в ее годы было уже по двое детей! И теперь она думала, что у нее нет форы — той, что есть у семнадцатилетних девчонок. Да и семнадцатилетние не все берут эту фору. Не все нуждаются в форе. Вот Надька — соседка по комнате — и учится на зависть легко, и уже собирается замуж — все как нужно, за паренька своего же круга, студента с их факультета, что обещает общность духовной жизни на долгие годы и общность профессиональных интересов. Надькин парень учится на четвертом курсе, и его пока что никто не видел — четвертый курс еще не вернулся с практики. Занятия начинались у них в октябре. Из рассказов Надьки все знали, что с будущим мужем она знакома уже с полгода, он, вроде, и сманил ее поступать на свой факультет. Он зачем-то приезжал в их город, а расставшись. они писали друг другу письма — и Валя иногда пыталась понять: вот если б не было в одной с ней комнате такой счастливой Надьки, и все девушки-соседки были бы, как она сама — двадцатилетними, — она бы все равно жила в напряжении? Что-то все равно заставляло бы ее просыпаться в страхе оттого, что время уходит, что его нет, нет?
Девчонкам передавалось ее беспокойство, даже Надьке, и Надька думала, что это оттого, что жениха нет рядом. Таскать на себе в одиночку груз исполнившейся мечты о счастье и взаимности было тяжело. Надька привыкала к своей особости, к отличности от других девчонок. Кто из четверых был так же одинок, как она? И против кого бы еще вот так объединились все четверо?
