Стоял тоскливый осенний день, серый, как генеральская шинель, с золотыми кляксами опавших листочков на лацканах. Такая же серая склизкая дорога уползала за поворот, видно, ей тоже тошно было здесь торчать и мокнуть под мелким октябрьским сеевом. Пейзаж из заголившихся кривых деревьев и перепутанных кустов напоминал кладбищенский, тем более что вдоль дороги на телефонных столбах и древесных стволах висели понурые венки в память о лихих водилах, не вписавшихся в поворот. Не зря это место, где дорога завихрялась крутым виражом и тут же выворачивала в следующий — ещё круче, прозвали Чёртовым коленом. И даже бродили невнятные слухи, что чёрт тут и в самом деле ворожит, не зря же машины постоянно бьются, особенно на скорости от ста и выше.
Сержант товарищ Тубов стоял на обочине, впитывая воздушную влагу, как большая ноздреватая губка, стыл и впадал в тихое отчаяние от угнетающего пейзажа и отсутствия штрафопригодных транспортных средств. Ему уже хотелось слегка застрелиться. Напарник, тоже сержант, товарищ Хохматых грелся в служебном «жигуле» кофе с сигаретами, стремительно опустошая двухлитровый термос. Это тоже напрягало сержанта Тубова, потому что он лично термос из дома никогда не брал, всё ждал, когда напарник сообразит угостить. Но сержант Хохматых соображал довольно туго и за три года совместных дежурств так и не сообразил подобного пустяка. Видимо, дожидался, когда Тубов сам начнет угощать его своими сигаретами. Ага, как же, раскатал карманищи!
Тубов стоял, проклинал погоду, мысленно убивал из табельного пистолета мокрых ворон и вместе с атмосферной влагой напитывался жгучей ненавистью к автомобилистам, которые принуждали себя ждать. «Первого же заштрафую до последней стадии нищеты, босиком уйдёт, — думал сержант. — Всё здесь оставит — деньги, права, машину и прочее. Один паспорт оставлю — срам прикрыть».
И тут из-за поворота выкатился долгожданный автомобиль, какая-то чёрная угловатая иномарка. Ехала она весьма не быстро, почти ползком — километров сорок. За превышение не остановишь. Но Тубов все равно махнул полосатой кормилицей. Тачка подкатила со странным звуком. «Дыр-дыр-дыр», — бормотал мотор. Потом вякнул и затих.
За рулем сидел хипповый дед: длиннющие волосы схвачены кожаным хайратником, косоворотка с вышивкой, борода до пояса. Он высунулся из-за приоткрытой двери и пророкотал:
— Здрав буди, служивый! Случилось аль что?
— Нарушаем, папаша, — лениво сказал Тубов, прикидывая, достаточно ли у ветерана хиппизма бабла, чтобы утолить осеннюю тоску постового. Подошёл, заглянул в кабину и лениво подкинул ладошку к козырьку: — Права, документы на машину…
И тут он понял, что не надо придумывать, за что деньги взять. Потому как старикан сидел не в водительском кресле, а на деревянной скамейке. И пол кабины тоже был дощатый. И вся она изнутри напоминала грубо сколоченный дачный сортир. Слегка опупев, Тубов помотал головой и посмотрел на чёрный капот. А потом даже потрогал рукой. Так и есть — древесина. На ощупь и на вид, как племяшкино пианино.
Он еще раз заглянул в кабину. Руль — не руль, баранка. Свёрнут из какой-то древесной ветки прямо с корой. Педали тоже деревянные — просто обрезки доски-дюймовки. От них палки идут в дырки в деревянной стенке. К фанерной приборной панели прямо гвоздями присобачена пара облупленных циферблатов от ходиков. Без всяких стрелок.
Тубов поманил жезлом напарника. Хохматых подошёл и ахнул радостно, ладошки потёр, предвкушая. А на глазах расцветающий Тубов уже командовал старикану:
— Двигатель предъявите, уважаемый. Номера сверять будем.
— Да мне чего? Явлю, — сказал дед, откинул скрипучую дверь и бодро выпрыгнул на асфальт. — Любуйтесь. Не жалко. Да только смотреть там особо не на что.
И он задрал блестящую от сырости крышку, словно на рояле, подставив подпорку. Смотреть и вправду было не на что. Можно сказать, голый асфальт. Потому что дна не имелось вовсе. Однако на паре деревянных поперечин стоял небольшой ящик, сбитый грубо, но прочно. И в просверленные отверстия на задней стенке этого ящика уходили деревянные палки от педалей.
Ну, Тубов и не таких фокусников штрафовал. Так что он постучал жезлом в крышку ящика и строго спросил:
— Что внутри?
— Этот самый. Как бишь его?.. Двигатель, — дедок уставился на сержанта невинными младенческим глазами.
— Откройте! — скомандовал Тубов.
— Так ведь заколочено, — удивился старик. — Да и нельзя — улетит двигатель-от. Я как дале поеду? Ты что ли, служивый, мне колеса вертеть станешь?
— Надо будет, так и поверчу, — сказал сержант веско, словно кирпич положил.
— А я помогу, — добавил второй кирпич напарник. В руке его уже предусмотрительно блестела монтировка. — Заколочено, говоришь?
И не успел старый хиппи руками всплеснуть, как Хохматых хыкнул и со скрежетом поддел дощатый верх. В лицо милиционерам пахнуло скверно, как из недопитой бутылки пива, забытой в жару дня на три. Потом из ящика возникла небритая рожа, красноглазая, неумытая, совершенно бомжового вида. А следом явился весь двухметровый организм, к тому же практически голый.
— Паспорт! Регистрация! Миграционная карточка! — рявкнул Тубов автоматически. Уж больно чернявым был бомжара. Хотя спрашивать документы у голого человека — это надо быть настоящим законченным сержантом. Ещё Тубов успел подумать, что поместить в ящик этакого амбала можно, лишь сложив семь раз пополам.
