Предполагается, что человек, который вообще не имеет наклонности к мышлению, не может мыслить худо.
М. Е. Салтыков-Щедрин
Мирона Притырина я помню ещё долговязым застенчивым студентиком. Теперь это крупный бизнесмен — килограммов этак на полтораста. Ноги при ходьбе он разбрасывает в стороны, а руки держит несколько врастопыр, поскольку не может прижать их к туловищу. Осанка — величественная. Да и как иначе, с его-то нынешней корпуленцией!
Все эти детали облика выявились при личной встрече, предварённой внезапным телефонным звонком. Первым за десять лет.
— Ты мне нужен, — прямо сказал Мирон — так, словно мы с ним расстались вчера.
— Вернее, нужен мне не ты, — уточнил он, когда я, несколько, признаться, оторопелый, прибыл в его просторный офис. — С Ефимом Голокостом — дружишь?
— Н-ну… в общем… Да. Дружу…
— Тогда поехали.
— Куда?
— К нему.
И поехали мы к Голокосту.
* * *
Раньше он так по-хозяйски людьми не распоряжался. Почему я не обиделся и не послал его подальше? Ну, во-первых, давненько не видались, во-вторых, разобрало любопытство: зачем это владельцу торговой фирмы понадобился вдруг народный умелец?
При всей своей гениальности Ефим Григорьевич Голокост не то чтобы трусоват — нет, скорее он склонен к уважительному трепету перед хозяевами жизни. Вполне естественно, что Притырин поразил его своими размерами, статью и бесцеремонностью.
— Мысли читать?.. — осведомился Мирон.
К тому моменту, когда мы с ним ступили в квартиру Голокоста, я почти уже привык к новой манере речи моего бывшего сокурсника. Бизнесмен Притырин произносил лишь ключевые слова, а фразу в целом собеседник должен был достроить сам.
Задрав вдохновенно всклокоченную бороду, хозяин с восторгом уставился на огромного гостя.
— В каком смысле?
— В прямом.
Изобретатель-самородок уложил голову ухом на плечо и озадаченно поскрёб макушку.
— В прямом — нет, — с сожалением сообщил он, возвращая мыслительный орган в исходное положение. — Чтение подразумевает буквы… алфавит… Мы же, согласитесь, мыслим не в письменном виде…
На секунду Мирон запнулся. Но лишь на секунду.
— Ладно, — допустил он. — Читать нельзя. Слышать?
— Слышать можно.
— Прослушку установить?
— Почему нет?
— Сколько?
— Что сколько?
На крупном лице бизнесмена обозначилось недовольство. Не сумев достроить простейшую фразу, Ефим сильно упал в его глазах.
— Э-э… — вынужден был вмешаться я. — Речь, видимо, идёт о финансировании изобретения… машинки для прослушивания мыслей…
— А! — сообразил Голокост. — Нисколько. Я её в прошлом году сделал…
На сей раз Мирон даже уст разъять не соизволил. Просто посмотрел на Ефима, чем привёл того в ещё большее затруднение.
— Н-ну… — прикинул гений-надомник, ощупывая кончиками пальцев нечто незримое. Чёрт его знает, что у него там нащупалось, но назвал он какую-то совершенно смешную сумму.
Безденежье — постоянная беда Голокоста. Патентовать его изобретения, как правило, отказываются, но идеи крадут охотно.
Притырин поморщился и, достав гаджет, велел кому-то перевести на счёт Ефима раза в четыре больше, чем тот запросил.
— Мирон!.. — опять не выдержал я. — Ну ты хоть объяснил бы, что затеваешь…
Мирон безмолвствовал. Я уже решил, что ответа не дождаться, когда прозвучало глуховато:
— Негрелый.
С Тохой Негрелым, пока его не отчислили, мы тоже учились когда-то на одном курсе.
— Та-ак… И что с ним?
— Начальник отдела.
— У тебя?
Утвердительное молчание.
— Подозреваешь измену фирме?
Лёгкая задумчивость на челе.
— Ну так и проверил бы его на детекторе лжи! На этом… как его… на полиграфе…
— Проверял.
— И что?
— Ничего.
Ну надо же! А ведь когда-то лучшими друзьями считались… Как хорошо, что я не бизнесмен!
Ефим тем временем открыл кладовку и, порывшись, извлёк оттуда противопожарный индикатор дыма с обрывком провода.
— Что это? — перевёл я движение левой брови Мирона.
Собственно, мог бы и не переводить — мог бы и сам ответить. Страсть Голокоста втискивать потрясающие свои устройства в наименее подходящие для этого оболочки (очечник, банка из-под пива, лампочка накаливания) была мне более чем хорошо известна.
— Расстояние? — потребовал Мирон Притырин.
— До чего?
— До объекта, — разъяснил я. — В метрах.
— Два… два с четверью… — отозвался Ефим. — Не больше…
Мирон прикинул.
— Достаточно, — решил он. — Потолки у нас в офисе — два с половиной.
* * *
Судя по всему, Антон Андронович Негрелый, благополучно пройдя проверку на детекторе лжи, напрочь утратил бдительность, стал беспечен и даже предположить не мог, какую новую каверзу ему готовят. В отличие от Мирона Тоха почти не изменился: заматерел, обрёл солидность, но как был колобком, так колобком и остался. Меня он не узнал. Даже когда нас заново представили друг другу, наморщил лоб, промычал с сомнением: «Да, помню… помню…» — хотя видно было, что ни черта он не помнит.
Между нами, имелось у меня намерение как-нибудь незаметно предупредить его по старой дружбе, чтобы особо мыслям своим воли не давал, но после такой встречи исчезло. Мирон тем не менее что-то, видать, заподозрил и решил из поля зрения меня на всякий случай не выпускать — на мою робкую просьбу удалиться восвояси он ответил решительным отказом. Так вот и вышло, что вся операция с начала до конца происходила на моих глазах.
