На суку огромного векового дуба, нависшем над соломенной крышей маленькой, убогой, почерневшей от времени избушки, сидела и громко каркала ворона. Похоже, просто-напросто приветствовала наступление весеннего утра и солнышко, наконец пригревшее землю.
Драдзикодора нехотя приоткрыла один глаз. И что эта серая тварь там разоряется?
Она уже давным-давно забыла то время, когда утро несло ей радость, когда пробуждающееся солнце и поющие птицы наполняли душу ликованием , а тело — радостной энергией. А, полно, было ли это хоть когда-нибудь? Она не помнила. Она многого уже не помнила. И даже забыла, что именно она забыла из того, что когда-то знала. В этом есть своеобразная прелесть склероза — не отдаешь себе отчета в том, что теряешь.
А ворона все никак не унималась. Ладно бы, что путное сообщила, а так городит какую-то чепуху, поспать не дает.
Драздикодора с отвращением посмотрела на серую мглу утра за мутным пузырем окошка и слегка поежилась. Бр-р-р! Там, наверное, холодно! Впрочем, уже давным-давно ей было холодно практически всегда и везде независимо от погоды. Ну, а вставать по утрам она не любила даже в лучшие свои годы, это она помнила прекрасно несмотря на никудышнюю память. Но сегодня, она почему-то точно это знала, ей обязательно нужно было подняться пораньше, предстояло сделать что-то важное. А вот что именно — с этим уже сложнее, тут вступал в свои права Его Величество склероз. Но, она точно это знала, когда придет время, она все четко вспомнит.
Только вот выбираться из постели было все равно неохота.
Из-под грязного лоскутного одеяла нерешительно выпросталась худющая морщинистая ступня с распухшими суставами и осторожно потрогала пол.
Пол как пол, точно такой же, как и десять лет назад. Или сто, какая разница.
Наконец, Драдзикодоре удалось преодолеть приступ утренней лени и выбраться из постели. Чтобы прийти хоть в какое-то подобие хорошего настроения, она попыталась потянуться, но тут же охнула и закряхтела, будто бы сломавшись в пояснице. Опять проклятый радикулит прихватил!
Согнувшись в три погибели, держась рукой за поясницу и приволакивая левую ногу, она поплелась к умывальнику, что-то бормоча под нос. Но это куриное отродье, несмотря на истошное карканье своей дальней родственницы, не торопилось просыпаться, и поэтому пришлось пару раз как следует врезать по стенке избы более-менее работающей правой ногой. Тут же послышалось возмущенное простуженное кудахтанье, и из умывальника полилась струйка воды.
— Потеплее, потеплее воду давай! — сварливо проскрипела Драдзикодора. — И пол потеплее сделай! Совсем со свету сжить меня хочешь, хибара проклятая!
Ответом было возмущенное кудахтанье, которое, впрочем, довольно быстро заткнулось.
Драдзикодора нехотя плеснула себе в лицо водой. Она даже не понимала толком, зачем это делает. У нее были более чем упрощенные понятия о гигиене, и утреннее умывание уже давным-давно превратилось из необходимости в какое-то подобие очередного магического ритуала. Точно также отрешенно она плеснула еще одну горсть воды и принялась растирать ее по физиономии замусоленным рукавом ночной рубашки, которая с наступлением дня приобретала функции платья. И тут ее взгляд упал на допотопное зеркало, мутное и засиженное мухами, которое с незапамятных времен висело над умывальником и было одним из немногих предметов, не являвшихся частью самой избы. Чтобы было лучше видно, она слегка поплевала на его поверхность, потом задумчиво растерла все тем же видавшим виды рукавом.
В неверном утреннем свете на нее глядела коричневая морщинистая физиономия, обрамленная седыми космами давным-давно не мытых и не расчесываемых волос. Из-за отсутствия зубов рот выглядел провалом, и на всем лице, напоминавшем мумию, живыми были только маленькие, острые черные глазки.
Несколько минут Драдзикодора внимательно всматривалась в собственное отражение, потом плюнула, и, даже не став вытирать, отвернулась и поплелась в угол, служивший кухней.
Так было практически каждый день, только она этого не помнила. Как и не помнила того, как она выглядела раньше. А было ли это раньше? Иногда погожим весенним деньком, когда на деревьях только распускаются первые листочки, и весь лес стоит, словно погруженный в зеленоватую дымку, ей вспоминались прежние времена.
Вот и сейчас что-то смутное, едва различимое всплыло в ее восприятии. Какое-то яркое сияние на небе. Отблески, огромное количество сверкающих поверхностей и мерный гул. Что-то странное, непонятное, и вместе с тем — потрясающее ощущение гармонии. Чьи-то ласковые, добрые голоса. Мягко, но настойчиво они говорят, говорят… Что же такое они внушали? Ах, да. Как раз о ней, о гармонии природы, и шла речь. О слаженности, согласованности событий и явлений, происходящих в окружающем мире, об их взаимосвязи и взаимозависимости. Именно! Это понятие было самым главным в обучении, в том странном процессе, который происходил с ней и еще несколькими такими же, как она, молодыми девушками.
Или немолодыми? Может быть, она всегда была такой, как сейчас?
Нет, пожалуй. Себя-то она не помнила, но, словно смутные отражения в старом зеркале, вставали перед ее мысленным взором забытые лица, звенели молодые голоса. Кто они были такие? И кто были их учителя? Она не могла ответить на этот вопрос. Или никогда не знала, или давным-давно забыла.