Стояла та самая осень, когда на дальнем берегу Гагачьего озера нашли подлинную египетскую мумию.
Как она туда попала и сколько ждала своего часа, никто не знал. А она и не пряталась — лежала себе в просмоленной ветоши, лишь слегка тронутая временем.
Накануне был день как день: багряные кроны деревьев роняли отгоревшую листву, в воздухе плыл острый перечный запах, а двенадцатилетний Чарли Флэгстафф, выйдя на середину безлюдного переулка, мечтал, чтобы с ним произошла какая-нибудь значительная, увлекательная, невероятная история.
— Эй, — воззвал он к небу и горизонту, ко всему белому свету. — Я жду. Ну!
И все равно ничего не произошло. Тогда Чарли, взрывая башмаками вороха сухих листьев, побрел на другой конец города и остановился на самой большой улице, перед самым большим домом, куда приходили все жители Грин-Тауна, если у них что-то не ладилось. Чарли хмурился и переминался с ноги на ногу. У него явно что-то не ладилось, только он не знал, что именно и до какой степени. Поэтому он просто зажмурился и прокричал в сторону окон:
— Полковник Стоунстил!
Парадная дверь мгновенно распахнулась, будто старик уже давно стоял на пороге и, как Чарли, ожидал чего-то необыкновенного.
— Чарли, — сказал полковник, — в твоем возрасте положено стучаться. Интересная у ребят манера — непременно кричать с улицы. Давай-ка еще разок.
Дверь захлопнулась.
Мальчик вздохнул, поднялся на крыльцо, робко постучал.
— Чарли Флэгстафф, ты ли это? — Дверь отворилась. Полковник высунул голову и прищурился, глядя сверху вниз. — Я, кажется, ясно сказал: непременно кричать с улицы!
— Ничего не понимаю, — окончательно расстроился Чарли.
— Погодка-то какая. Красотища! — Полковник шагнул в осеннюю прохладу, держа по ветру внушительный нос-колун. — Ты что, не любишь это время года, дружище? Прекрасный, прекрасный день! Верно?
Обернувшись, он вгляделся в бледное мальчишеское лицо.
— Можно подумать, сынок, у тебя все друзья разбежались и собака сдохла. Что случилось? На следующей неделе в школу?
— Ага.
— Да и Хеллоуин еще не скоро?
— Через полтора месяца. Ждать и ждать. А как вы думаете, полковник… — вздохнул мальчик совсем горестно, уставясь вдаль на осенний город, — почему у нас в городе ничего не происходит?
— Так уж и ничего — завтра, к примеру, День труда:[1] праздничное шествие, семь автомобилей, мэр, возможно, фейерверк… э-э-э… — Полковник осекся: этот унылый, как счет от бакалейщика, перечень его ничуть не вдохновил. — Тебе сколько лет, Чарли?
— Тринадцать. Скоро будет.
— Да, в тринадцать жизнь идет наперекосяк. — Полковник закатил глаза, перебирая зыбкие воспоминания внутри черепной коробки. — В четырнадцать — и вовсе заходит в тупик. В шестнадцать — хоть ложись да помирай. В семнадцать — конец света. А там терпи лет до двадцати, чтобы дела пошли на лад. Скажи-ка, Чарли, как человеку накануне праздника дотянуть хотя бы до полудня?
— Это вам лучше знать, полковник.
— Чарли, — произнес старик, избегая пристального мальчишеского взгляда, — я могу переставлять политиков, больших, что твои боровы, могу двигать скелетами в музее городской ратуши, могу заставить локомотивы подниматься в гору задним ходом. Но как быть с мальчишками, у которых перед осенними праздниками плавятся мозги от последней стадии Пустой Безнадеги? Впрочем…
Полковник Стоунстил, воздев глаза к облакам, просчитал будущее.
— Чарли, — произнес он наконец, — мне не безразлично твое настроение, мне не все равно, если ты лежишь на заброшенных рельсах и ждешь поезда. Вот что… Держу пари, в ближайшие сутки город Грин-Таун в штате Иллинойс, с населением в пять тысяч шестьдесят два человека и тысячу собак, изменится до неузнаваемости — ей-богу, чудесным образом изменится к лучшему. Если я проспорю — с меня полдюжины шоколадок, а если проспоришь ты — подстрижешь мою лужайку. По рукам? Спорим?
— Вот это да! — Чарли, сраженный наповал, затряс руку старика. — Спорим! Полковник Стоунстил, я знал, что вы все можете!
— Ничего еще не сделано, сынок. Лучше посмотри туда. Город — Красное море. Я повелеваю ему: расступись! Мы идем![2]
Старик, чеканя шаг, направился в дом; Чарли побежал следом.
— Итак, Чарльз: либо на свалку, либо на погост. Куда?
Полковник повел носом сперва в сторону той двери, за которой скрывалась земляная сырость погреба, затем в сторону той, что вела на сухой деревянный чердак.
— Даже не знаю…
Чердак, словно умирая во сне, мучительно вздрогнул от налетевшего сквозняка. Полковник рванул на себя дверь, и осенние шепоты сразу вырвались на волю, а ветер, угодивший в ловушку, заметался под кровлей.
— Слышишь, Чарли? Разбираешь слова?
— Ну…
Подгоняемый сквозняком, как пучок соломы, полковник устремился вверх по темной лестнице.
— Слова все больше такие: время, и старость, и память — много чего. Прах и боль — кажется, так. Да ты послушай, о чем скрипят балки! Погожей осенью только дай ветрам потревожить этот деревянный скелет, и он уж точно заговорит тебя надолго. Расскажет про пламя и пепел, про бомбейское зелье, про кладбищенские цветы-привидения…
— Ничего себе, — выдохнул Чарли, карабкаясь вслед за стариком. — Вам бы для журналов рассказы сочинять!
