Ирина Александровна Велембовская
По следам любви
1
— Слушай-ка, друг, где тут учителя по военному делу найти?
Подросток, семенивший мелкими шагами туда-сюда по пустому коридору, остановился и посмотрел на Мишукова через большие, закрывающие почти половину лица очки.
— Вам придется подождать, — сказал он тонким, ломающимся голосом. — Через десять минут кончится последний урок. Он там…
Мальчик указал на дверь, за которой слышался громкий, нестройный топот и зычная команда: «Право плечо вперед, шагом арш!»
— А вы что хотели? — с серьезной миной спросил он Мишукова. — Вы не из ДОСААФа?
В его узеньком желтоватом лице было что-то птичье и вместе с тем мудрое. Он сутулился и от этого выглядел очень маленьким, но чувствовалось, что он-то считает себя совершенно взрослым. Такие «старички», наверное, есть в каждом классе. У них у первых всегда на все готов ответ, и учителя: ставят их в пример. Но девчонки в таких никогда не влюбляются, а ребята не очень жалуют за всезнайство и неохотно берут в компанию, когда что-нибудь затевают.
— Любопытный ты, однако, — заметил Мишуков. — Нет, я не из ДОСААФа. А ты-то чего здесь, под дверью, топчешься? Тебя, может, из класса выгнали?
— Представьте, да, — серьезно сказал мальчик.
— Озорничал?
— Вряд ли это можно считать озорством. Просто я не могу мириться с тем, что нас обучают недостаточно подготовленные люди. Вы представляете, как этот военрук излагает нам материал: «Штык применяется для протыкания…» Представляете, для протыкания!.. Ну, я, естественно, и заметил, причем совсем негромко: «А мы думали, что штыком переворачивают блины». И он меня за это удалил из класса.
— Ишь ты, остряк! — усмехнулся Мишуков, удивленный такой неожиданной откровенностью. И тут же пожалел, что дома отругал собственного сына, когда тот принес записку от военрука: «Разлогал дисциплину, просьба родителей прийти школу».
«А зря он его все-таки… — подумал Мишуков, разглядывая сидящего рядом маленького десятиклассника и проникаясь неприязнью к военруку, которого еще не видел в глаза. — Занятный парнишка!..»
У того над собранным в гармошку лбом от самых корней волос хитро закручивался тугой завиток, про который говорят, что это «теленок лизнул». Светлые ресницы почти упирались в стекла очков.
— А чего же ты домой-то не бежишь? — спросил Мишуков. — Что тебе здесь делать, раз выгнали?..
— Я еще не могу уйти, — ответил мальчик. — После уроков мы будем составлять литературно-музыкальную викторину. Это очень способствует умственному и эстетическому развитию учащихся.
«Ну и профессор!.. — покачал головой Мишуков. — Я думал, мой Борька — говорун, а этот десятерых забьет…» И ему стало чуть-чуть жалко самого себя: не пришлось как следует поучиться. В мальчишьи годы — работа, завод; молодость съела война. А потом опять работа, семейство…
— Сейчас будет звонок, — поглядев на стенные часы, сказал мальчик. — Я пойду, чтобы не попадаться лишний раз на глаза этому солдафону.
И он юркнул куда-то за колонны, поддерживающие потолок в вестибюле. Через минуту действительно резко задребезжал звонок, и из двери, у которой дожидался Мишуков, вылетела толпа ребят, как будто им послали вслед заряд дроби.
Тут Мишуков заметил и военрука. Он стоял у шкафа, спиной к двери, и видна была только его глыбистая спина, обтянутая защитным сукном, желтоватая шея с белой складкой, густые кудрявые волосы на крепком затылке. Когда он обернулся, Мишуков подал записку, в которой его, родителя, приглашали в школу.
— А, — равнодушно сказал военрук. — Пишешь, пишешь, а что толку? Подраспустили детей, товарищи родители, подраспустили!
При свете не очень яркой лампочки под потолком большого зала Мишуков рассматривал этого человека. И вдруг ему пришла мысль, что он его знает, видел где-то раньше. Но вот где, хоть убей, не мог вспомнить.
На военруке был поношенный, нечистый китель со следами погон на каменных, тяжелых плечах. Такими же камнеподобными казались и опущенные щеки. Глаза смотрели вползрачка, но все-таки видно было, что зрачки зеленые, крупные и неспокойные. «Нет, где-то я его встречал!..» — мучительно думал Мишуков.
— Вы где, товарищ родитель, работаете?
— На заводе «Электроаппарат», товарищ преподаватель.
— Не снабженец?
— Нет. Механик.
Потянулось нелепое молчание.
— Я вас прошу повлиять… — заговорил военрук. — Я все-таки по званию майор. А это пацанье обнаглело совсем. Например, подаешь команду: «Направо, шагом марш!..» Все двадцать паразитов поворачивают и чешут налево. Что они, право-лево не различают, когда их женить пора? Хулиганство!
— Ребята еще…
— Ребята! В шестнадцать лет уже на скамью подсудимых содют!
Военрук, видимо, счел разговор законченным, хотя так и не сказал Мишукову, в чем же конкретно провинился его сын. Он потянулся, чтобы снять с крючка бурую офицерскую шинель. Под этой шинелью висела потертая полевая сумка с узеньким ремешком, завязанным в узелок.
Эта сумка да, конечно, и шинель положили конец догадкам Мишукова. Он вдруг вспомнил все отчетливо и хорошо, словно это случилось на прошлой неделе.
Мишуков был человеком отнюдь не робким. Он даже любил пошуметь, поспорить при случае, покричать, беззлобно разыграть кого-нибудь. Но тут, в эту минуту, он как бы ощутил сильную оторопь. Вроде как в сумерках на кладбище: знаешь, что бояться нечего, а все равно зубы начинают стучать.
