В сегодняшнем номере «Руси» мы заканчиваем печатание статей B.C. Соловьева «О церкви и расколе». Эта статья состоит в неразрывной связи со статьей того же автора в 56-м номере 1881 г., с такою горячностью сыновней к церкви любви, обличавшей темные стороны нашего церковного управления и поистине недостойную церкви систему действий наших церковных чиновников и сановников по отношению к расколу. Статья эта, вероятно, памятна читателям: она наделала в свое время немало шуму и подала даже повод к некоторым недоразумениям. У нас немало охотников относиться к церкви только отрицательно, видеть одну мерзость запустения на месте святе. Так взглянули на статью, может быть, и сами раскольники, довольные тем, что труд обличения принял на себя не последователь какой-либо секты и не нигилист какой-нибудь, в беспристрастии которых можно было бы усомниться, а человек православный, уже достаточно известный своими богословскими трудами. Они только недосмотрели при этом – в избытке своего удовольствия – разницы между обличением нечестивым и тою ревностью о чистоте идеала, которая негодует о всяком пятне, помрачающем его внешний образ. Как бы ни была велика мерзость запустения на месте святе, самое место оттого не менее свято и не перестает быть святым. И вот, указав с искреннею болью сердца на плесень и пятна, г. Соловьев раскрывает в настоящих статьях тем, которые кроме плесени и пятен ничего и не видят, значение святости самого места, паче которого нет иного в мире, вне которого нет для человечества истинного союза с Богом.
Одним словом, настоящие три статьи рассматривают другую сторону вопроса: не отношение нашего церковного управления к расколу, а отношение раскола к церкви. Разъясняя самое существо церкви как богочеловеческого учреждения, – последовательно, шаг за шагом проверяет автор все основания, которыми старается раскол оправдать свое разъединение с церковью, неопровержимо доказывает их несостоятельность, равно и всю внутреннюю неправду раскола. Эта неправда не в приверженности к старому обряду; не в крепкой связи старообрядцев с национальною историческою почвой (что с некоторого времени с особенною гордостью стали они выставлять на вид, и что, конечно, заслуживает только похвалы); не в протесте против жестоких гонений, воздвигнутых против них не по разуму Христову усердными радетелями «господствующей» церкви. Неправда в том, что не Духу Животворящему, а букве мертвящей воздали они божеские почести; что превыше вселенскости, кафоличности церкви – единой во времени и пространстве, в которой нет ни старого, ни нового, ни местного, но лишь вечное и истинное – превознесли они начало старины и племенное начало, и от сих человеческих начал поставили в зависимость действие божественной благодати; что самозвано, самовольно учинили себя судьями над всецелостью святой церкви; что во имя вышеупомянутых человеческих начал они – или как беспоповцы, признав лживым обетование Христа: «Аз с вами пребуду до скончания века» и «созижду церковь мою и врата адовы не одолеют ю», исповедуют, что, напротив, врата адовы ее одолели и Христос, хотя бы временно, прервал свое тайнодейственное пребывание с нею! Или же, как поповцы, перенося лишь на себя одних понятие о всецелости церковной, явили из себя, вопреки божественному завету и самому разуму понятий, церковь якобы соборную и апостольскую, но лишенную богоустановленной иерархии, а с нею и благодати таинств, – которую и возомнили заместить благодатью краденой! И у кого же краденой? У церкви, которой непрерывная истинность и божественность ими отрицается!.. Впрочем, мы не имеем намерения воспроизводить здесь ни аргументацию В. С. Соловьева, ни даже полное очертание его нового труда; мы оставляем вовсе в стороне и его критику оснований, на которых зиждется учение сект мистических, а также и рационалистических, поклоняющихся не божественному, а собственному разуму, именно его сотворивших себе кумиров. Очередь пока не за ними, а за нашими старообрядцами.
Мы думаем, что не ошибемся, если скажем, что еще никогда в нашей литературе вопрос о расколе, и преимущественно о расколе старообрядческом и его отношении к церкви, не был поставлен так верно и правильно, и на той высоте созерцания, откуда обнимаются взором все его стороны и широко раздвигаются облегающие этот вопрос так тесно внизу горизонты времени и места. Это не препирательство о правости или неправости, о старине или новшестве, о большей или меньшей давности того или другого, вовсе даже не существенного обряда; не состязание о правописании, не попрек в противозаконном или оскорбительном образе действий и не оправдание, во что бы ни стало, таковых же обид со стороны официальных представителей и служителей церкви; даже не новое исследование относительно новой темы о сравнительном значении догмата и обряда. Здесь спор (если есть о чем спорить) касается наисущественнейшего, жизненного основания, – той оси, на которой держится все бытие старообрядческих сект, именно самого понятия о церкви. Ибо все старообрядцы, каких бы именований ни были, несомненно признают самое начало церкви, хотя и разумеют его неверно и фактически его отметают; все они от этого начала отправляются, все связаны с ним историческим происхождением, все его исповедуют, хотя и задним числом. Г. Соловьев своими доводами рушит самую почву, на которой они утверждаются, обличает их в отрицании самой сущности церкви, ее всецелости или кафоличности, в отрицании не внешним действием только, но мыслью и духом – заблудшеюся мыслью, отуманившимся духом! Нам кажется, что эти статьи не могут пройти бесследно для самосознания старообрядцев. Их отношение к этим статьям должно явить – жив ли еще в них дух, испытующий истину, или уже омертвели они в своем самомнении, закоснели в тесноте духа? Едва ли. Во всяком случае вопрос поставлен, – поставлен гласно и настоятельно стучится к нам в двери, требуя ответа, – от которого совесть их уклониться не может: уклонение в настоящем случае равнялось бы поражению, свидетельству о бессилии духовном, о мнимости исповедуемой ими истины.
