Преодолевая отвращение, он прикоснулся к разбухшему от прилива крови телу Змеевидной, провел ладонью по ороговевшему хребту, погладил мягкие, осклизлые складки шеи. Вздрогнув от неожиданной ласки, она прижалась к камню и вздохнула, обнажив белые резцы.
«Оставь посевы воспоминаний. Равнина велика, она впитает их. Посевы прорастут, жилистые стебли ростков пережитого встанут над полем, сопротивляясь ветру и не поддаваясь времени. Потом явится Великий Ароа и начнет свою жатву, примется косить побег за побегом, страдая от боли, ибо жатва для него — это всегда великая скорбь. Только в Великом Ароа осталось жить сострадание».
Лаской благодарности он хотел успокоить свою бунтующую совесть, предчувствие роковой неизбежности прощания полнило душу яростью и тоской. На стартовой площадке в нетерпении застыла серебристая игла звездолета, готового грохотом плазменных двигателей сотрясти тишину утреннего неба.
«Здесь останутся семена. Пройдет горький дождь, кора вберет его в себя и даст семенам жизнь. В сезон дождей я превращусь в мертвую чешую, спрячусь в расселину, перестану дышать и думать. Вокруг меня зашумят струи горького желтого дождя, разъедающего камни, и, проснувшись, я увижу причудливый рисунок, оставленный стекающими ручейками. Целых полгода я буду оставаться мертвой, тонкой и прозрачной, как оболочка семени, а потом буду в одиночестве бродить по земле в поисках новых рисунков, оставленных дождем. Помню, как ты жалел о том, что единственному живому и разумному существу, обитающему на этой планете, приходится по полгода проводить в состоянии летаргии. Не отказывайся… Да, ты не сказал, но подумал. Полгода я мертва. Полгода — одинока. Всё так и есть».
Он так и не понял, что удерживало его подле Змеевидной. А теперь поздно. Ладонь его коснулась гноящихся глаз существа, но тут же он осторожно отвел руку. Хотел что-то сказать, но слова застревали в горле, сворачиваясь в комок и не давая дышать. Ему приходилось бороться со страхом и отвращением, накатившимися вместо благодарности, поэтому он отворачивался и молчал.
«Знаю, что вызываю в тебе чувство брезгливости. Горький дождь превратил мою кожу в кору, слабый свет почти ослепил. Помню, как ты сказал: „Жуткие глаза, как у слепого, грязно-желтые, с кровавыми прожилками“. Еще ты сказал: „Кожа у нее ороговела от кислотных дождей“. Вернее подумал, когда впервые увидел меня и твоя рука легла на смертоносный предмет, висевший у тебя на поясе. Почему ты не воспользовался им? Это случилось сразу после дождя, я лежала беспомощная, с помутившимся рассудком, почти без признаков жизни. И если бы ты дал убийце на твоем поясе заговорить…»
Над горизонтом висит рваное желтое облако. Оно только что появилось на свет, но вскоре превратится в огромную злобную тучу, просверлит небо молниями, громом всколышет воздух, а потом на землю упадут первые тяжелые капли дождя, способные растворить звездолет, превратив его беловатую кашицу.
«Великий Ароа будет гневаться. Он приходит в середине сезона засухи и начинает жатву. Великий Ароа спускается с другой земли, с той, что ближе всего к солнцу, к моему солнцу. Я не знаю, как он сюда попадает, но знаю, что он собирает жесткие стебли и даже не смотрит в мою сторону. А ты не хочешь оставить здесь еще немного от себя, раздражаешься, прячешь свои воспоминания, хотя все равно не можешь воскресить их. А я могу воскресить их для тебя. И для той, что прилетела с тобой. Хочешь?»
От его желания уже ничего не зависит, потому что вдали показался силуэт Марины. Она шагает усталой походкой и в утреннем мареве кажется почти бесплотной.
Дующий со стороны гор ветер пытается играть с прядями ее волос, но она наматывает их на руку и спокойно продолжает движение.
— Не нужно, Марина, — говорит он, когда женщина подходит к нему почти вплотную. — Мы оба устали.
— Ты это брось, дружок.
— Нам предстоит взлетать, а ты совсем выбилась из сил.
Марина делает еще несколько шагов и садится прямо на сухую землю.
— Ты поговорил с нею?
— Она согласна. Но ты же знаешь — она всегда соглашается! Она ненасытна и алчна, как пресмыкающееся. Будь ее воля — она бы совсем опустошила нас.
Марина молчит, и он понимает всю бессмысленность своего сопротивления.
«Идет сезон дождей, вы покидаете меня, я остаюсь одна, сухая и слабая, как след от высохшей слезы. А вы можете посеять здесь свои воспоминания, равнина впитает их. Равнине они нужны. Как нужны они Великому Ароа. Помню, как вы восхищались: „Какие изумительно чистые кристаллы кремния!“ Это было, когда вы впервые увидели растущие на равнине прозрачные кусты. А это были проросшие воспоминания. Я способна пробуждать от сна прошлое, засеивать им равнину, а потом придет Великий Ароа и станет косить их — стебелек за стебельком. Ты видишь — она ждет, ждет. Она хочет, чтобы мы снова проделали это».
— Но я не хочу, Марина. Имею же я право — ведь половина его принадлежит мне, правда?
— В последний раз!
— Мне это осточертело! Меня тошнит от всей этой мультипликации! Мы проделали это десятки раз, со всеми отвратительными подробностями! Я не выдерживаю, я астронавт, а не палач! Господи, и все это ради одного писка!
