Оставалось только три вещи, которых он мог ждать с нетерпением. Возможно, четыре. Уверенности насчет четвертой не было, он должен сначала ее найти — или она его.
Он стоял у мраморной скамьи в саду, заросшем цветами. Солнца не было видно, но рассеянный свет — утренний или вечерний — словно легкое покрывало окутывал окрестности. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев, играл листьями.
Он опустился на скамейку и, наслаждаясь тонким ароматом цветов, принялся разглядывать их яркие головки. Пока он сидел, последнее прикосновение наполненного раскаянием забытья соскользнуло, а потом и вовсе покинуло его сознание.
А вскоре где-то далеко, у него за спиной, возник звук — однообразный, пронзительный, все выше и выше... превратился в вопль мчащегося на полной скорости товарного поезда. У него задрожали руки, и он сжал их в кулаки, засунул в карманы.
Так же неожиданно, как и возник, вой смолк. Голубой бабуин спел свою песнь.
В саду снова застрекотали насекомые, ожили птицы.
Он услышал шаги и повернулся. На выложенной плитками дорожке стояла она — голубая блузка расстегнута у ворота, черные брюки закатаны, так что видны белые сандалии. Волосы распущены и спадают на плечи.
Она улыбнулась, прикоснувшись к его руке:
— Кеннет...
Он поднялся на ноги, и в следующее мгновение она бросилась к нему на шею.
— Сандра! — воскликнул он и усадил ее рядом с собой на скамейку.
Они еще долго сидели, ничего не говоря друг другу, только он крепко обнимал ее за плечи. А потом произнес:
— Это было так странно.
— Странно, что ты стал героем? Тем, кто воевал, многое было прощено в День Освобождения.
— Нет, странно, что ты ко мне вернулась. Я и не думал, что снова тебя увижу.
Он сорвал белую камелию и украсил ее волосы.
— Ты не предатель, иначе разве стал бы ты сражаться в тот день, когда мы освободили Землю, — сказала она и погладила его руку.
Он улыбнулся:
— Я был слаб. Но предатель... Нет. Они ошиблись на мой счет.
— Я знаю. Теперь все это знают. Все в порядке. Забудь.
Но он не мог забыть. Крысы, прячущиеся в самых глубинах сознания, не переставая вгрызались в останки его памяти. Что? Что это?
Он вскочил на ноги и заглянул в ее темные глаза за пологом слез.
— Ты мне не все сказала. Что-то не так. Что?
Она медленно покачала головой и поднялась на ноги. Он отошел чуть в сторону, а потом и вовсе повернулся к ней спиной.
— Три вещи... А две другие? — спросил он.
— Я не понимаю, о чем ты, — сказала она.
— Тогда придется мне выяснить.
Наступила тишина. Он немного подождал, повернулся — она исчезла.
Он шел по тропинке, пока не оказался на дорожке, которая, извиваясь, пробиралась в зарослях деревьев с широкими листьями. Он услышал плеск воды и направился в ту сторону.
Человек у ручья стоял к нему спиной, но он узнал его по тому, как тот быстрым, знакомым движением поднес указательный палец к губам и послюнил его, чтобы склеить сигарету, которую держал в руке. Вспышка, и в следующее мгновение в воздухе поплыл синеватый дымок.
Человек обернулся, и они принялись внимательно разглядывать друг друга.
— Роско...
Человек опустил сигарету, провел рукой по черной бороде, быстро сплюнул. На нем была рубашка цвета хаки и грязный мундир; на боку пистолет.
— Свинья! — сказал он и возмущенно помахал рукой с сигаретой.
— Что случилось, Роско?
— Ты спрашиваешь, что случилось, скотина?
— Я не...
— Ты нас предал во время вторжения! Ты отдал нашу башню этим голубым — бабуинам! — с другой планеты! Она выстояла бы! Мы одержали бы победу! Но из-за того, что ты нас предал, они поработили расу людей!
— Нет, — возразил он. — Я этого не делал.
— Ты дал им информацию. И они тебе за это хорошо заплатили!
И тут он вспомнил свой отряд, охранявший башню в море, такую огромную, что истребитель казался детской игрушкой рядом с ней; вспомнил зеленые волны Атлантики, далеко внизу, под станцией. Он там дежурил, когда мимо пролетал корабль, — один из трех сотрудников Автоматической Оборонной Станции номер семь, принадлежавшей ООН. Двое других уже мертвы или призывают смерть, потому что сначала один идиот, а потом и другой стали пленниками странных инопланетян с голубым мехом — хианцев, появившихся накануне вечером неизвестно откуда — радар никак не среагировал на их корабль. Похожие на бабуинов, они, словно разъяренная стая, пронеслись по станции, иногда опускаясь на четвереньки — видимо, так им было удобнее, — а их победная песнь, состоящая из одной-единственной пронзительной ноты, дикого вопля, напоминала сигнал паровозного гудка. Теперь, очевидно, станция принадлежит врагу целиком. Двое из них охраняли камеру, в которой он сидел. Он вспоминал, вспоминал...
— Я позволил им заплатить мне, чтобы они поверили, не заподозрили неладное, — попытался объяснить он. — Существует разница между полезной информацией и информацией никчемной.
— Не пытайся оправдаться, предатель, ты не мог знать, что окажется им полезным, а что абсолютно лишним. А потом ты позволил им назначить себя надсмотрщиком на фабрике и провел шесть исполненных самых разнообразных удовольствий лет.
— Все это время я был тесно связан с подпольщиками, ты же знаешь, мы готовились ко Дню Освобождения.
