Моя поездка на север — на родину Федора Абрамова, на Пинегу, в Верколу...
Писатель оставил нам не только литературное наследие, но еще и обжитую землю. Разговор с его земляками, будь то герои абрамовской прозы или реальные лица, чей голос запечатлен в увидевших свет дневниках, в книге Л. Крутиковой-Абрамовой «Дом в Верколе», продолжается. Однажды Федор Абрамов записал в дневнике: «Мне просто необходимо хотя бы раз в год бывать в родной деревне, пожить там, подумать, поговорить с земляками». Он высказал это как признание самому себе; время выявило в личном общезначимый смысл духовного завещания — всем, кому важно понять, из каких весей Русь пошла, что с нами происходит. Поговорить с земляками Федора Абрамова оказалось существенно интересно надолго вперед — на языке ли искусства, за столом ли в избе художника-философа из Верколы Дмитрия Клопова, друга-приятеля Федора Александровича, в жилищах ли пинежских старух, поныне живых, увековеченных писателем. Абрамова на Пинеге все помнят как заступника перед непорядком, сокрушаются, вспоминая: «Не хватает Федора Александровича. Он бы...»
Герои Абрамова, будь то Михаил, Лизавета Пряслины, пекариха Пелагея, взыскуют порядка в жизнеустройстве, нравственно узаконенного предками, самим укладом крестьянствования на русском Севере. В романах, повестях, рассказах, пьесах по прозе Абрамова, как, пожалуй, нигде после «Тихого Дона», нам дается возможностьвглядеться в русского человека на рандеву с отечественной историей, немилосердной природой, социальными катаклизмами. Персонажи Абрамова не произносят гамлетовских монологов, но в трагедийности судеб, в категорическом императиве нравственного выбора простого мужика или бабы в северной русской деревне явственно слышится, набатно звучит вопрос: быть или не быть России — не кем-то предписанной, не по чьему-то образцу — а самими русскими для себя выстраданной и воспетой?..
В интервью, выступлениях, дневниках Федор Абрамов снова и снова определял суть предмета, кредо русского национального писателя: «Хочется вопросить прошлое: как время меняет национальный характер; что такое русский крестьянин; как происходило раскрестьянивание русского человека?..» Со всей дотошностью своего генетически крестьянского ума Абрамов погружался в историю, социологию, постоянно отдавал должное науке, но цель литературных трудов, смысл гражданской позиции видел в спасении, возрождении нации. Абрамов — выразитель и воспеватель русского духа в пушкинском, толстовском его понимании. Ежели русский дух изведут, пусть даже по самой передовой научной методике, русскому человеку вдруг станет пустынно и неуютно в городах и весях, опустятся у него руки. Что тогда?..
Этот вопрос во всей его бытийной изначальности, с нетерпеливостью, продиктованной крайней напряженностью в многонациональном нашем государстве, прозвучал на Первом съезде народных депутатов. Многое, высказанное с самой высокой в стране трибуны, созвучно тому, о чем говорил — взывал, проповедовал — Абрамов, постоянно чувствуя над собой низкий потолок дозволенности. Как ему не хватало трибуны той высоты, с такими акустическими возможностями, какая ныне открылась народному депутату... А еще бы лучше взойти на колокольню, ударить в набат...
В записях 1980 года у Абрамова сказано: «Пинеге вынесен, можно сказать, смертный приговор: в 2,5 раза больше будет вывозиться леса.
По этому поводу надо бы греметь во все колокола. Но с какой колокольни? Где она? Кто примет близко к сердцу беды Пинеги, раз в Архангельске из-за отсутствия древесины не работают заводы?»
Народным депутатом Федор Абрамов был не по мандату, а по заслуженной им репутации народного заступника. В литературе именно он первым подал пример трезвого взгляда на мнимое народовластие, обернувшееся самым горьким для судеб народа — социальной апатией. И он обладал редкой дерзостью сказать в лицо правду, пусть даже своему возлюбленному земляку. Это в народе уважают.
Я думаю, доживи Абрамов до наших дней, когда вопрос «быть иль не быть» поставлен ребром, едва ли бы он подверстался хоть к «большинству», хоть к «меньшинству». Коллективных писем, мы знаем, он не подписывал ни при какой погоде. За большинство почитал тот мир, из которого вышел, — не «регион», а мир русского крестьянства и интеллигенции, — такой разнообразный, с постоянным поиском смысла жизни, с непреходящим упованием на вольную волюшку как высшее благо. Вольнолюбием проникнуто отношение к природе русского сельского человека, его поэтическое мировосприятие, особенно заметное на севере. Этот мир постоянно стучался в сердце писателя, он его представлял, ему служил.
Чтобы понять это чувство, лучше всего почитать веркольские дневники Абрамова. «Просторы, дали. И еще воля вольная. Не свобода, нет, а особое чувство, которое возникает у нас на Севере.
Парение над землей. Особое ощущение жизни, простора, свободы.
Чувство полета, крыла.
И не за этим ли летят сюда птицы с юга? Чтобы ощутить эту волю, изначальность мира и тем самым освежить себя?
Я езжу за волей на Север.
Мой дом — как пароход, как птица, приготовившаяся к полету. Полное растворение в мироздании».
