Перевезите за реку… - [6]

— Да можно, — с сомнением приглядывались к гостю бабульки.

— А почему вы куриц не держите?

— Эва, парень, куры-те тепло любют, а у нас, знаешь... В старо-то время кроватей этих не было, робятишек на полаты вздынут, да и ладно. Каки куры...

Сережа зевнул, аж хруст раздался во всем его обильном естестве.

— Нет, ну я думал, что на Севере живут богато, такие дома, шестистенки...

— Дома-те на две семьи строены, делились дак... Ишо для скотины — для повети: сено держали. Сами-те кое-как, в закуточке.

— А печку вы топите?

— Дак как не топим? Топи-им. Печку не истопишь и ноги протянешь.

— Мне бы хотелось снять, чтобы в печке огонь, может быть, угли.

— Дак угли-те нагорят. Сымай.

— Да нет, вы знаете, хотелось бы снять какие-нибудь пирожки, вы печете? Что- нибудь такое местное, шанежки. Нет, нет, я сам на них не претендую, хотелось бы доказать колорит, чтобы пышки, а на окне бы корзинка с клюквой. Я бы на фоне клюквы снял бы пейзаж за окном.

— И клюкву найдем.

— Хотелось бы снять поветь, а на ней сено.

— Сена сей год не держим, коровы нет дак.

— А почему не держите? Северный крестьянин всегда держал корову или двух.

— Мы надержались, а молодые не умеют, разучивши дак.

— Ну, этому же так просто научиться.

Бабульки зашевелились, посерьезнели.

— С коровой жись проживешь и то иной раз не знаешь, как к ей подойти. Корова — существо одушевленное, что ты ей дашь, тем же и она тебе отплатит.

Сережа зевнул.

— Я к вам зимой хочу приехать. В марте, когда снега засверкают. Мне бы хотелось снять охотника с ружьем, на лыжах. У вас кто-нибудь на лыжах ходит?

— Как не ходить. Ходит, кому делать нечего. Эвон Мишка Усанов... Только в марте-то уж не охота.

— Нет, я не имею в виду, чтобы у него медведь за плечами или связка зайцев. Мне хочется показать что-нибудь вечное: мужик идет в тайгу на охоту. Леса у вас глухие? Заблудиться можно?

— Как не заблудиться? Прошлый год Емельянова женка пошла по ягоду, да и стемнелась. Хватились, криком кричали, стреляли. Утром рабочие с лесопункта такой гул подняли. Явилась сама не своя.

— А звери есть? Медведи?..

— Как не быть?! Полно! У Анны-те Веселовой, на грязях живет, в лошшины... Мужик померши у ей, онная живет. Спать уж собравши была, тут ей поблазнилось, кто-то в окно заглядывает. Она в окно сунулась, а там медведь на ее смотрит. Ох, тошнехонько! Она печку скоренько затопила, а он ишо заглядывал. Столько страху на ее напустивши, дак скоренько она и померши.

Сережа зевнул.

— Ну, а вот баню..

— Дак баня у меня истоплена, — готовно отозвалась одна из бабулек. — Иди парься!

— Да нет, мне бы интересно кого-нибудь снять, чтобы на полке́ сидел, напарился докрасна... Хорошо бы северную девушку с длинной косой...

Бабули опять пошевелились, потупились, запереговаривались.

— Таких девушек у нас нет, парень. Это у вас там, а у нас нет!

В заключение надо сказать, что Сережа не отвязался от бабулек, и они ему предоставили все обещанное. Сережа снял и сено на повети, и клюкву в берестяной корзинке — на самой чувствительной в мире пленке. Напарившуюся докрасна девушку с косой не снял... В будущем году выйдет красочный календарь с картинками русского Севера, снятыми Сережей.

Я думаю, всех нас, грамотное население, можно поделить на две части: одни читали Федора Абрамова, другие не читали. Нечитавшие и на йоту не продвинулись далее клюквы в понимании крестьянской жизни, русского Севера и всего такого прочего, равно как и в разгадывании «загадки русской души».

Шли от монастыря, от Ильинской деревянной церкви к бывшей деревне Ежемень, свернули к Артемьевой часовне. Сопровождавшая нас сотрудница Музея Ф. Абрамова Александра Абрамова сказала, что знатоки приезжали, определили: раз к часовне пристроили алтарь, это уже не часовня, а церковь.

На Артемьевой церкви был навешен замок и сорван. Внутри церкви на алтаре стояла домовина — просторный гроб из тесаных досок. На этом месте, согласно преданию, и был поставлен срубец с телом преставившегося отрока Артемия. Прошедшее с тех пор время в пустой деревянной церкви посреди пустого места никак не ощущалось; гроб вполне мог быть обитаемым. Все помещение церкви застелено, завешано рубахами, платками, еще какими-то тряпками, бельем. Сюда приносят ту часть одежды, с той части тела, какая занемогла, затосковала, в надежде, что праведный Артемий поможет против хвори. Вот как языческое перемешалось с православным. Что ни говори, а много в нас дохристианского, идолопоклонного...

В домовине Артемьевой лежало несколько бумажных рублей с мелочью. Саша сказала, что на Артемия (5 августа) нанесено было больше ста рублей — на содержание церкви. Кто-то, скорее всего приезжие, замок сломал, все унес. Я мысленно попенял бабулькам за их ротозейство; одной хотя бы поручили за церковью приглядывать, приношения обирать. А то что же?

В изголовье праведника развешаны белые плащаницы с вышитыми на них красными крестами аппликациями, какие-то нездешние, похожие на знамена крестоносцев...

Мы с Сашей поднялись на колоколенку, увидели окрестность на все стороны. Саша сказала, что сеют жито; когда летом сюда взойдешь, посмотришь, — колосья колышутся, шелестят, шепчутся.