— Ровно свахи переезжие, — бурчал Фаддеич. — И ездють, и ездють. Никак, вишь, на месте не сидится. Угораздило! Летчики-пилоты, первым делом самолеты… всю жисть — то туды, то сюды, то вовсе к черту на кулички.
Маруська фыркнула.
Фаддеич сердито засопел.
— А какой дом был! Веково-ой! Деды-прадеды жили! Нет, бросил. Все равно, грит, не вернусь. Глухомань, грит… а и будет глухомань, коли все поразъедутся!
— Ну и сидел бы в том доме, — презрительно заявила Маруська.
— Один? — Фаддеич моргнул. — А, что с тобою толковать! Что ты понимаешь…
Маруська фыркнула громче прежнего, потянулась и, задрав пушистый хвост трубой, отправилась клянчить у хозяйки вкусненького.
А Фаддеич, поворчав для приличия еще немного, шмыгнул к себе под плиту — вещи собирать. Покидал в видавший виды рюкзачок немудрящие пожитки, присел на дорожку. Вздохнул: как-то оно будет на новом месте? И полы там, небось, бетонные, и стены холодные…
И, махнув рукой, пошаркал к загромоздившим коридор диванным подушкам, стульям-табуреткам, книжным полкам и прочему предназначенному к перевозке последним рейсом добру. Кряхтя, протиснулся в загодя приготовленное гнездышко под сиденьем старого кресла — и затих. Что делать домовому в дороге? Ясно что — спать, силы копить. В новом доме, чай, хлопот не оберешься.
— Видеть это кресло не могу, — сердито сказала хозяйка. — Оно ж меня старше! Того гляди, развалится. Викушка, хватит тискать несчастную кошку! Посади ее в переноску и иди вниз, скоро поедем.
Маруська переноску ненавидела. Однако шипеть, когда хозяйка не в духе… нет, порядочная кошка себе такого не позволит. Щелкнула над головой пластмассовая крышка, Маруська свернулась клубком и приготовилась к долгому и скучному ничегонеделанию.
И тут, чуть не сбив с ног Викушку с переноской, в коридор шмыгнула баба Аня. Завертела похожим на клюв носом, озирая остатки соседского имущества.
— А ведь права ты, Леночка, ох права! В новую квартиру да эдакий хлам ташщить — достатку не жди.
— Скрипит, — невпопад пожаловалась хозяйка. — Как Викушка в него плюхнется, так сердце екает.
Баба Аня деловито пощупала вытертую обивку кресла.
— Отдала бы ты его, Леночка, остолопу моему в гараж. А я бы тебя фикусом отдарила — темно ему у меня, фикусу, чахнет.
Хозяйка замялась, оглянулась на хозяина. Тот махнул рукой:
— Решай, как знаешь.
— Вот и ладненько, — закудахтала баба Аня, — вот и чудненько.
Маруська зашипела в переноске, но хозяева, конечно же, ее не поняли. Даже Викушка.
Фаддеич проснулся от едкой вони. Голова раскалывалась. В щель под сиденьем сизой змейкой вползал бензиновый чад. Рядом что-то проревело, лязгнуло — и стало тихо.
Кряхтя, охая и морща нос, Фаддеич выбрался наружу.
И оторопел.
Бетонный пол, стены кирпичные… лужица остро шибающего в нос бензина… гора пустых бутылок, тряпки какие-то вонючие, железки… метла в углу — для мебели, не иначе, полы-то сроду не метены… нет, это не новый дом! Фаддеич моргнул, всхлипнул, заметался в поисках выхода. Чуть не свалился в яму посреди пола. Кирпич да железо, да вонь едкая, да мусора горы. Заперт! Ни еды, ни воздуха свежего! Ох, беда, погибель неминучая…
Упал Фаддеич на бетонный пол, заплакал. И тут повеяло на него ветерком уличным, сладко пахнущим пылью да сухой травой. Кинулся домовой на запах, вспоминая мудреное словцо «вентиляция», от хозяина как-то услышанное. Глядит — в стену кирпичную обрезок трубы окошком вмурован. Узкий, да жить захочешь — и в норку мышиную пролезешь. Ввинтился Фаддеич в трубу, на белый свет выцарапался, да и помчался что есть духу куда глаза глядят — лишь бы подальше от страшной, провонявшей бензином ловушки.
Долго бежал. Совсем из сил выбился. Наконец рухнул в траву под лавочкой, в чужом, незнакомом дворе, да и заплакал. Куда идти? Где своих искать?
Однако же слезами делу не поможешь. Отдышался Фаддеич, успокоился, думать стал. Припомнил, что хозяин говорил: до работы теперь два шага пешком будет, да и соседи все свои, из части. Значит, идти надо к той окраине, где ревут-гудят самолеты — а уж там новый дом искать.
— Эх, летчики-пилоты, — вздохнул Фаддеич. Поднялся на ноги, отряхнулся, поправил рюкзачок — и побрел.
Баба Аня стояла на балконе и смотрела, как с ревом въезжает во двор мопед, как Маринка из соседнего подъезда усаживается на заднее сиденье и охламон-внучек, ударив по газам, гордо увозит ее кататься.
— Вот так и правнучков дождусь, — вздохнула баба Аня. Потерла сухонькие ладошки, щелкнула пальцами — и исчезла.
Если бы кто из любопытных соседей смотрел сейчас на бабыанин балкон, ему бы показалось, что старушка попросту шмыгнула в комнату. Но на самом деле она очутилась в гараже, свободном сейчас от охламона-внучка и его мопеда. Подошла к соседкиному креслу, приподняла сиденье:
— А и где ж тут помощничек мой будущий? Объявись-покажись, теперь я твоя хозяйка. Обменяла честь по чести, по обычаям, по приличиям.
Будь домовой здесь, ничего б ему после этих слов не осталось, как признать над собой новую хозяйку. Но ответа баба Аня не дождалась. Нахмурясь, она обошла гараж, поворошила груду промасленных, воняющих бензином тряпок.
— Ах ты ж! Сбёг, не успела… ну ничего, далеко не уйдешь, — баба Аня схватила метлу, пришепетывая, буркнула под нос что-то неразборчивое — не иначе, заклинание, — и метла, задрожав, зависла над полом рядом со старухой. Та уселась на корявое метловище боком, по-дамски. Гикнула:
