Мое персональное столкновение со сверхъестественным, да такое, что пощупать можно, — в общем, нечто такое, во что оказался по стечению обстоятельств вовлечен и чему все равно толком не веришь, как в явление красивой и искусной девушки по вызову, — связано с изнасилованием женщины, которая проживала в соседней со мной квартире, когда я обитал в Сан-Франциско; злодей был в маске. С Эвелин Мэйн мы были знакомы шапочно, а преступление я благополучно проспал, равно как прибытие и отбытие полиции, но должен признаться, что в ходе расследования полиция решила усомниться в обоих этих фактах.
Словосочетание «жертва насилия» вызывает перед мысленным взором ряд привычных образов: привлекательная молодая женщина возвращается домой поздно вечером, сворачивает в темный переулок, где на нее нападают… Или миловидная жительница пригорода, мать троих детей, просыпается среди ночи от непонятной тревоги, и тут ее хватают…
Правда жизни, увы, куда менее романтична. Эвелин Мэйн было шестьдесят пять, она давным-давно развелась и прозябала, брошенная на произвол судьбы двумя сыновьями и чрезвычайно решительными невестками. Средства к существованию ей обеспечивали разные социальные программы — поддержки стариков, медицинской опеки и психиатрической помощи. Была она костлявой и вздорной алкоголичкой, презирала цветных, верила, что живем мы на этом свете зря, и минимум трижды в год принимала чрезмерную дозу снотворного или пыталась вскрыть себе вены.
По сравнению с ней насильник выглядел стильно, на свой убогий лад. Он облачился во все серое и обтягивающее, руки спрятал под серыми перчатками, а лицо под густой копной седых волос, падавших на глаза. В его левой руке поначалу был длинный нож, сверкавший серебром в полумраке.
Хватать Эвелин никто не хватал — по крайней мере, сразу; ей просто велели хриплым шепотом из-под копны волос лежать тихо, не то глотку перережут.
Снова оставшись в одиночестве, когда все закончилось, она выждала около десяти минут, как и потребовал насильник, радуясь тому, что ее хотя бы пощадили, или жалея (кто сейчас разберет?), что не убили. Потом пошла к соседям — не ко мне, а напротив — и разбудила Марсию Эверли, продавщицу из универмага и свою почти ровесницу. Жертве насилия плеснули крепкого для успокоения нервов, затем вызвали полицию, позвонили психиатру Эвелин и социальному работнику, ее навещавшему (тот знал номер врача, лечившего Эвелин), но не смогли дозвониться до обоих. Марсия предложила позвать меня, однако Эвелин Мэйн предпочла обратиться к Мистеру Заботе, что проживал по соседству с Марсией. Мистера Заботу (иначе Лысого, его настоящего имени я знать не знал) лично я терпеть не мог, потому что он вечно строил из себя доброго самаритянина и всех подряд спрашивал, чем он может помочь (а еще в нем было шесть футов и четыре дюйма, при моем-то росте ниже среднего).
Марсия Эверли тоже очень высокая, уж для женщины-то, но с ней у меня вот почему-то все нормально. Даже более чем.
В общем, Эвелин Мэйн сказала, что я сочувствия не проявлю, зато Марсия (благослови ее Господь!) не меньше моего старалась избегать Мистера Заботу — она, как и добрая половина жильцов нашего дома, считала его полным психом.
В итоге они сошлись на том, что будить больше никого не надо, и до прибытия полиции Эвелин Мэйн сидела и пересказывала историю надругательства, снова и снова, почти машинально, а Марсия сострадательно слушала и одновременно прикидывала, кто из наших полоумных соседей лучше всего годится в насильники — на случай, если это был не посторонний, что, впрочем, казалось наиболее вероятным. Главными подозреваемыми были дородный извращенец (любитель женских нарядов и платиновый блондин) с третьего этажа, длинноволосый старый хрыч с шестого, ходивший в шапке и промышлявший, по слухам, колдовством, а также высокая и светлокудрая, смахивающая на нацистку лесбиянка с седьмого этажа (этой понадобился бы дилдо, если вообще допустить, что она вдруг окончательно слетела с катушек).
Ну да, дом у нас — еще то скопище уродов, сами видите, и с дурной славой, причем не только из-за жильцов, которых будто выпустили на время из лечебниц для душевнобольных. Нет, дом пугал и сам по себе. Несколько десятилетий назад это был отель со всей богатой и бурной внутренней жизнью, положенной таким заведениям: оравы горничных, которые пользовались бельевыми (ныне пустующими) на каждом этаже; круглые, с защелками на крышках подвальные выходы вентиляционной системы (она не работала уже невесть сколько лет); два кухонных лифта (двери накрепко заварены и закрашены). В былые дни тут были и коридорные, и оператор лифтов, и два ночных носильщика, доставлявших в номера выпивку и закуски из круглосуточно открытого ресторана.
Но все это теперь в прошлом, все без исключения; просторные холлы опустели, в них царит полумрак, по лестницам гуляет эхо, а в фойе неизменно чудится, будто ты попал в похоронное бюро, так что новые, преимущественно одинокие жильцы подозрительно смахивают на призраков, особенно когда ты сталкиваешься с кем-нибудь из них, беззвучно выплывающим из-за угла в коридоре, где не горят лампы на потолке.
![Бельзенский экспресс [Экспресс «Берген-Бельзен»]](/storage/book-covers/94/9499b49dd725c53c45f5309a56fd3f6c537bac79.jpg)
