На лестничной площадке хозяйка вдруг остановилась.
– Вы пчел не боитесь? – спросила она.
Я задумался:
– Смотря сколько их.
Я говорил серьезно, но она лишь рассмеялась и повела меня дальше в мою комнату. Когда она распахнула дверь, я почувствовал, как внутреннее напряжение схлынуло. Наконец-то. Больше я не мог этого выносить: каждый день просыпался со спазмом желудка, все более утверждаясь в мысли, что каким-то загадочным образом отделился от своего «Я», а мой двойник, невыносимо правильный зануда, избавившись от моего утомительного общества, ведет где-то совершенно иную жизнь. Хуже всего, что я даже не мог себе представить какую. И вот, в этой пахнущей деревом комнате с видом на холмы, мне вдруг показалось, что я чувствую едва ощутимые, но несомненные признаки его присутствия. Лишь бы во всем этом разобраться. Две недели тишины должны мне помочь. Моя приятельница, Зузанна, советовала: соберись, приди в себя. И выписала больничный, где значилось, что у меня тяжелое воспаление легких, требующее госпитализации. Я еще спросил, не будет ли у нее из-за этого неприятностей, – явно лицемеря, потому что сам же попросил помощи. У меня было такое чувство, что еще один день на работе, еще одно возвращение в снятую квартиру – и я сойду с ума. Зузанна презрительно фыркнула и чуть ли не вытолкала меня за дверь, сказав вслед: это моя забота. Именно такие слова я хотел услышать. Никаких угрызений совести – чтобы со спокойной душой сесть в поезд.
– У мужа пасека, – услышал я. – Но с той стороны дома. И меду – сколько угодно. Завтрак в восемь вас устроит? Ванная комната рядом. Найдете. Чувствуйте себя как дома. – Хозяйка, блеснув золотым зубом, вышла.
Я сбросил рюкзак и со вздохом сел на кровать. Отсюда виден был луг, его пересекала покрытая гравием дорога, бегущая мимо островка деревьев с порыжевшими листьями, правее из окна уже ничего не было видно. Пейзаж, обезображенный остовом трактора по самому центру, замыкала волнистая линия холмов, расположенных примерно в километре отсюда. Золотое осеннее солнце заливало все окрест. Я вытащил из пачки сигарету и засунул ее обратно – вокруг была такая красота, что даже курить не хотелось. Несомненно, на этот раз я ближе всего подошел к своему второму, более совершенному «Я», чем когда бы то ни было за последние месяцы.
Я уже собрался встать и распаковать рюкзак, когда понял, что в тишину откуда-то просачивается чуть слышный женский голос. Каждое утро, едва взойдет солнце, в улей возвращаются пчелы, еще затемно отправившиеся на разведку, и улей облетает радостная весть, шептала женщина. Сегодня расцвели липы над каналом! Поле белого клевера у большака ждет сборщиц нектара! Донник и шалфей не позже полудня откроют свои венчики! Лилия и резеда полны пыльцы! Я с неприязнью подумал, что у хозяев есть раздражающая привычка громко включать радио. Настроение слегка испортилось: образовательная передача для работников сельского хозяйства – не то, о чем я сейчас мечтал; того гляди ее сменит какая-нибудь плясовая. При этой мысли я испытал приступ гнева, словно плясовая уже неслась из приемника. Но оттуда по-прежнему сочился голос: пчела, вслепую снующая туда-сюда в поисках медоносов, никогда не спутает цвет или сорт пыльцы. Каждый сорт и цвет методично раскладывается в отдельные ячейки. Я пожал плечами и начал вынимать вещи из рюкзака; неудобно с самого начала ссориться с хозяевами пансионата по поводу включенного на полную громкость радио.
Я спустился во двор, когда уже смеркалось. Воздух был холодней и влажным, обещали заморозки. Я вышел на шоссе, но, взглянув в сторону городка, лежащего все го в полутора километрах отсюда, понял, что мне не хочется никуда идти. Покрутившись по двору, я остановился в пятне света перед гаражом. Из открытых настежь ворот вышел хозяин: сын ремонтирует, с гордостью бросил он, показывая себе за спину, в глубь гаража, где молодой человек склонился над капотом красного «БМВ». На механика выучился, услышал я. Машины из Бундесов проверяет и чинит. Не себе, на продажу. Профессия что надо. Я вспомнил все, что слышал об автомобилях, которые пригоняют из Германии, и предпочел сменить тему. А пчелы? спросил я. Что «пчелы»? Пчелы теперь спят. Они холода не любят. Ну, как устроились?
В ту ночь мне приснился ужасный сон, от которого я проснулся в холодном поту. Мы были с Эвой в какой-то гостинице, занимались любовью; когда проголодались, я выбежал в ларек на противоположной стороне улицы. Я как раз покупал цыпленка-гриль, когда гостиница позади меня взорвалась. Пытаясь прийти в себя, я сел на кровати и в свете ночника разглядел, что уже четыре часа утра – самое время для кошмарных снов. Где-то далеко лаяла собака, а совсем рядом – нет, ошибки быть не могло – уже знакомая мне женщина тянула свой невыносимый монолог: пчелы, тесно прижавшись друг к дружке, образуют вокруг чужой пчелиной матки что-то вроде плотного вала из своих тел. Таким образом они создают как бы живую тюремную камеру, где жертва сидит иногда целые сутки, но обычно она погибает раньше – от голода или удушья. Я догадался, что это не радио: голос звучал слишком близко, прямо возле меня, буквально так, как если бы женщина прижалась ко мне сзади и шептала прямо в ухо.
