Джон РУССО
НОЧЬ ЖИВЫХ МЕРТВЕЦОВ
Задумайтесь на минуту о тех, кто жил на свете и умер, чьи чувства не будет больше ласкать шелест листьев, пение птиц и нежные лучи утреннего солнца.
Все, что так дорого и так быстротечно, для них больше не существует. Прожить немного и затем умереть… Что может быть печальнее, не так ли?
Однако, в некотором смысле, мертвым можно и позавидовать.
Для них позади уже и жизнь и сама смерть.
А разве не заманчиво оставить другим все жизненные невзгоды и, оказавшись под землей, обрести, наконец, долгожданный покой и забвение… Забыть и боль, и страдания, и вечный страх смерти. Им не придется больше жить. И не придется умирать, чувствовать боль и задумываться о том, что предстоит испытать, когда настанет час смерти. Они не будут уже ломать голову над своими и чужими поступками, ждать и надеяться, любить и ненавидеть, заботиться, страдать и ежечасно думать о завтрашнем дне.
Вы никогда не задавались вопросом, почему жизнь кажется нам такой прекрасной или отвратительной, радостной или печальной, но все же значительной, пока. мы живем, и оказывается столь пустой и банальной, когда все подходит к концу?
Жизнь тлеет какое-то время и потом угасает. А молчаливые могилы терпеливо ждут, когда их заполнят. Смерть венчает собой любую жизнь, и новым поколениям, занятым своими заботами, нет никакого дела до тех, кто жил раньше. До затем и они, в свою очередь, уступают место потомкам.
Люди рождаются и умирают ежесекундно, а в промежутке между этим они живут иногда счастливо, иногда нет, но в конце концов смерть приводит всех к наименьшему общему знаменателю.
Но что заставляет людей так бояться смерти?
Не только боль. Не всегда. Ведь смерть может быть мгновенной и почти безболезненной; она сама по себе является концом боли.
Так почему же все-таки люди боятся умирать?.. Кто знает ответ на этот вопрос?.. Может быть, мы смогли бы узнать об этом у тех, кто уже умер, если б им удалось хоть на минуту вновь оказаться с нами; если бы они воскресли из мертвых?.. Но кто скажет, друзей или врагов мы встретили бы в их лице? И смогли бы мы вообще иметь с ними дело — мы, кто никогда не был в силах преодолеть свой страх и прямо взглянуть в лицо смерти.
Были уже сумерки, когда они обнаружили, наконец, крошечную церковь, стоявшую в стороне от дороги и почти полностью скрытую в зарослях кленов. Если бы они не нашли ее до темноты, то возможно, что не нашли бы и вовсе.
Целью их поездки было старое кладбище позади церкви. И они разыскивали его уже почти два часа, обследуя одну за другой длинные, извилистые проселочные дороги с такими глубокими колеями, что днище машины то и дело скребло по земле и им приходилось ползти со скоростью меньше пятнадцати миль в час, слушая душераздирающий стук летящего из-под колес гравия по крыльям и изнемогая от жары в облаке горячей желтой пыли.
Они ехали, чтобы положить венок на могилу своего отца.
Наконец Джонни резко затормозил на обочине дороги у подножия поросшего высокой травой холма, и его сестра Барбара посмотрела на него со вздохом усталости и облегчения.
Джонни молчал. Он лишь рассерженно дернул узел своего и так уже слегка ослабленного галстука и уставился в лобовое стекло, ставшее почти непрозрачным от пыли.
Он все еще не выключил двигатель, и Барбара тотчас же догадалась, почему Джонни хотел заставить ее еще немного помучиться в духоте автомобиля, всем своим видом давая понять, что не зря с самого начала был против этой поездки и теперь возлагает на нее всю ответственность за эти дьявольские неудобства. Он очень устал и был сильно раздражен, и сейчас хранил ледяное молчание, хотя на протяжении двух часов, пока продолжались их поиски, беспрестанно выплескивал на сестру всю свою обиду и гнев, постоянно огрызался и даже не пытался казаться бодрым. Машина жутко подпрыгивала на ухабах, и он с трудом сдерживался, чтобы не вдавить педаль газа до самого пола.
Джонни было уже двадцать шесть лет, а Барбаре только девятнадцать, но во многих отношениях она была гораздо более зрелой, чем он, и за годы их совместного взросления прекрасно научилась справляться с его настроениями.
Она просто вышла из машины, не сказав брату ни слова, и оставила его сидеть, уставившегося в ветровое стекло.
Неожиданно из приемника, который был включен, но не работал, донеслось несколько слов, которые Джонни не разобрал, и радио снова замолкло. Джонни посмотрел на приемник, затем ударил по нему и принялся яростно крутить ручку настройки взад и вперед, однако по радио больше не было произнесено ни единого слова. «Странно», — подумал он. Странно и так же необъяснимо, неудачно и досадно, как и все, случившееся с ним в этот совершенно отвратительный день. Все это уже приводило Джонни в тихую ярость. Если радио неисправно, то почему оно то и дело начинает говорить и ту же опять умолкает? Оно должно быть или исправно, или неисправно, а не сходить с ума.
Джонни еще несколько раз ударил по приемнику и снова покрутил ручку настройки. Ему показалось вдруг, что он услышал произнесенное кем-то слово «опасность» среди треска и мешанины полуслов, пробивавшихся сквозь свист и помехи. Но сколько Джонни ни старался, его усилия были тщетны; радио молчало.
