Герберт Джордж Уэллс
Паучья долина [Долина пауков]
Когда три всадника в полдень обогнули излучину потока, перед ними открылась широкая, просторная долина. Прихотливо-извилистый каменистый овраг, вдоль которого они долго преследовали беглецов, перешёл в широкий откос, и все трое одновременно съехали с тропинки и направились к маленькому пригорку, поросшему масличными деревьями; на пригорке они остановились: двое – впереди, и немного сзади их – третий всадник с серебряной наборной уздой.
Несколько мгновений они жадно пронизывали глазами огромное пространство внизу. Пустынное – оно уходило вдаль, только кое-где виднелись купы иссохших терновых кустов, и ещё дальше туманные намёки на какие-то, теперь уже пересохшие овраги уныло прорезывали жёлтую траву. Пурпурные дали сливались с голубоватыми склонами далёких холмов – холмов, быть может, зеленеющих, – а под ними, как будто невидимо поддерживаемые и висящие в лазури, высились горы, со снежными вершинами, которые разрастались всё шире и смелее к северо-западу, по мере того как бока долины сходились. И долина развёртывалась к западу, заканчиваясь где-то под самым небом тёмным пятном, которое говорило, что там уже начинается лес. Но не к востоку или к западу были устремлены взоры всадников; они упорно смотрели вниз, в долину.
Первым нарушил молчание сухощавый человек с шрамом на губе.
– Нигде нет… – произнёс он со вздохом разочарования. – Да что же: ведь у них был в распоряжении целый день.
– Они не подозревают, что мы преследуем их по горячим следам, – сказал маленький человек на белой лошади.
– Но ей-то уж следовало бы это знать, – промолвил предводитель с горечью, как будто говоря с самим собою.
– Они не могут уйти далеко, – у них всего один мул. И весь сегодняшний день у девушки шла кровь из ноги…
Глаза всадника с серебряной уздечкой сверкнули гневом.
– Вы думаете, я этого не заметил? – огрызнулся он.
– Сказать это – всё-таки не лишнее, – прошептал маленький человек про себя.
Сухощавый всадник со шрамом на губе безучастно таращил глаза и говорил:
– Они едва ли успели перейти долину, и, если мы будем ехать…
Он кинул взгляд на белую лошадь и замолчал.
– Чтоб чёрт побрал всех белых лошадей, – произнёс всадник с серебряной уздечкой и повернулся, взглянул на белую лошадь.
Маленький человек, глядя куда-то между меланхолических ушей своей лошади, проговорил:
– Я сделал всё, что мог.
А двое других снова некоторое время пристально смотрели в долину. Сухощавый провёл по губе верхней частью кисти руки.
– Двинемся! – внезапно воскликнул человек с серебряной уздечкой; маленький всадник дёрнул за повод, за ним другие, и мелкая дробь лошадиных копыт посыпалась по примятой траве – кавалькада снова поскакала по следам беглецов.
Они осторожно пробирались вдоль длинного откоса, и наконец, миновав заросли кустов с сухими рогатыми ветками странной формы, попали в долину. Следы тут становились едва приметными: почва была сухая, бесплодная; только и была здесь опалённая мёртвая трава, лежавшая по земле. И всё-таки, прижавшись к шеям лошадей, напряжённо вглядываясь, то и дело останавливаясь, – эти белые всадники не теряли следа беглецов.
Попадались вытоптанные места, погнутые и сломанные былинки жёсткой травы, и опять как будто намёки на след ноги. Однажды предводитель заметил тёмное пятно крови там, где шла девушка-метиска. И при этом он шёпотом назвал её безумной.
Сухощавый всадник держался ближе к предводителю, а маленький, словно во сне, скакал на белой лошади позади. Так они молча ехали гуськом; всадник с серебряной уздечкой указывал путь. Спустя немного времени, маленькому всаднику на белой лошади уже казалось, что во всём мире – полная тишина. Он очнулся от забытья. Если не считать позвякивания копыт и сбруи, то вся огромная долина как будто охраняла эту задумчивую тишину живописной картины.
Перед ним ехали двое, внимательно нагибаясь влево и невозмутимо покачиваясь в такт шагу лошадей. Тени их, как молчаливые, причудливо-заострённые и бесшумные спутники – шли перед ними, а ближе был – его собственный, сухой, скорченный контур. Он посмотрел вокруг. Что это такое? И вспомнил, что ведь здесь, в ущелье, должно быть эхо – и кроме того, непрерывный аккомпонимент увертливых голышей. Но что же ещё? Нет: ни единого дуновения. Огромная безмолвная равнина, однообразная полуденная дрёма. И лазурь – открытая и ясная, если не считать тумана, тёмным покрывалом висевшего в верхней части долины.
Он выпрямился, тряхнул уздечкой, сложил губы, чтобы свистнуть, и у него невольно вырвался вздох. Он повернулся в седле и некоторое время глядел в отверстие узкого горного прохода, покинутого ими. Как голо! Голые откосы с обеих сторон, ни единого признака какого-нибудь животного, или дерева, а человека и подавно. Что за местность! Что за пустыня! И он опять принял свою прежнюю позу.
На мгновение он ощутил радость: изогнутой пурпуно-черной веткой сверкнула змея и исчезла в коричневой траве. Всё-таки в этой адской долине была жизнь! И затем, как будто с целью ещё больше порадовать его, лёгкое дуновение коснулось и его лица, послышался какой-то шёпот, то усиливавшийся, то совсем замиравший, и он заметил, что колючий, чернорогий куст на маленьком холмике чуть шевельнулся: это был первый предвестник ветерка. Лениво смочил он слюною свой палец и поднял вверх.