— Я не люблю тебя!
Энри́ка Маззари́ни вздрогнула, подняла взгляд от вязания и уставилась в глаза своему отражению напротив. Это вот она произнесла? Так жестоко и безжалостно? Быть не может!
— Нет, — подумав, сказала Энрика. — Надо что-нибудь помягче. Например, так: «Я люблю тебя, но…» Ой, это уже вообще какой-то кошмар!
Она задула ставшую ненужной свечу — в комнату уже проникало достаточно света через высокое окно — и на минуту выбросила из головы все лишнее, заканчивая вязание. Алый шарфик вышел довольно милым. Полюбовавшись, Энрика свернула его и положила на стол, заваленный нотными листами. Не успела убрать вчера, сегодня опять не до того будет. Вот и в новый год — все с тем же беспорядком, что обычно. За одним лишь исключением.
Энрика подошла к окну, глядя туда, где возвышается шпиль церкви Дио. Хотела привычно скорчить рожу и погрозить кулаком, но так и замерла, глазам не веря. Церковь запорошило снегом. Снег пушистыми коврами устилает крыши домов, дворы и мостовые. Столбики забора перед домом напротив увенчаны белыми шапками. Солнце поднимается, и снежинки, будто серебряные, начинают блестеть.
А ведь вчера кругом серела стылая грязь. Может ли быть так, что мир за одну лишь ночь изменился до неузнаваемости?
Открыв окошко, Энрика вдохнула морозный воздух, уже полнящийся ароматом праздника — даже хвойный запах долетает от лесочка — и зачерпнула с подоконника пригоршню снега. Чистый и холодный.
Скрипнула дверь за спиной. Энрика обернулась.
— Мама, смотри, снег!
— С днем рождения, Рика!
Два голоса прозвучали одновременно. Девушка и женщина, которые выглядели бы почти одинаково, если бы не разница в возрасте — обе высокие и темноволосые, стройные и черноглазые — улыбнулись друг другу, и Энрика подняла перед собой пригоршню снега, а Агата Маззарини — смычок.
Рука Энрики дрогнула, снег шлепнулся на ковер, но никто этого не заметил. Энрика шагнула вперед, протянула руки, но тут же, спохватившись, вытерла их о первую попавшуюся тряпицу — красный шарфик, только что с таким тщанием связанный.
— Что это? — прошептала Энрика, приняв из рук матери смычок.
Белый волос, колодка из слоновой кости с золотом… Сердце заколотилось. Чего ждать? Счастья или трагедии? Прежде чем в дверях показался отец с новеньким черным кофром, Энрика поняла: неоткуда явиться счастью.
— Луча́но Альберта́цци отменил заказ? — вздохнула Энрика.
Отец — преждевременно поседевший мужчина с добрыми и чуть хитрыми глазами — уселся на заправленную кровать Энрики.
— В любой другой день я бы сказал — «да». Но сегодня скажу иначе: ты выбрала свой путь давным-давно, и я слишком хорошо тебя знаю, чтобы допустить, будто ты с него сойдешь. За право идти этой дорогой придется сражаться. А у каждого воина должно быть оружие. — Герла́ндо Маззарини отщелкнул застежки и открыл кофр. — Вот твое оружие, Энрика. И, поверь, это — не просто лучшее мое творение. Это — совершенство.
Энрика приблизилась к кровати, наклонилась над кофром, рассматривая блестящую лакированной древесиной скрипку. Безупречно симметричные эфы вдруг исказились, превратились в бесформенные провалы, и Энрика поспешила осушить слезы все тем же шарфом.
— Не надо! — Мама приобняла дочку за плечи. — Не смей рыдать в свой день рождения, Рика. Уже завтра все у нас будет прекрасно. Правда ведь?
Кивнула, не в силах сказать ни слова. Обняла мать, затем — отца и опять замерла, рассматривая притаившееся в кофре волшебство.
— Он отменил заказ, когда я только получил материалы, — спокойно говорит отец, стоя рядом. — Так что я не думал о нем, пока работал. Я думал о тебе и старался успеть. Она твоя, Энрика. Давай, подари миру немножко музыки!
Улыбка, сперва горькая, но тут же — озорная, осветила лицо девушки.
— Сегодня ведь — конец поста, правильно?
Мать и отец молча склонили головы.
* * *
Каждая ступенька поскрипывает по-особому. В те дни, когда еще музыка переполняла мир, Энрика поспорила с отцом, что узнает любую из пятнадцати по звуку. Она сидела, отвернувшись, с завязанными глазами, в музыкальном классе, а он наступал тихонько на ступеньки, прыгал на них, топал ногой. «Пятая! — кричала Энрика, уловив только ей заметное различие. — Седьмая! Первая и третья одновременно, не обманешь!»
Она ни разу не ошиблась, даже не задумалась. Не было в мире двух одинаковых звуков, и каждый из них Энрика считала своим другом. Сейчас, сбегая на первый этаж, она заставила лестницу разразиться неудержимым аллегро. Лестница — единственный музыкальный инструмент, на котором она могла «играть» последние три месяца строгого поста, больше напоминавшего траур. Но теперь, наконец, все изменится.
На всякий случай Энрика толкнула дверь в классную комнату. Пусто. Сквозь закрытые ставни проникают тонкие лучики, в которых вальсируют пылинки. Никто не ждал окончания поста, как Энрика. Никто не хотел поскорее коснуться клавиш фортепиано, провести смычком по струнам.
«Захотят! — твердо сказала себе Энрика. — Обязательно захотят!»
Потянулась было за шалью, но махнула рукой. Музыка согреет!
Дверь, открываясь, очистила от снега полукруг на крыльце. Энрика встала на подмерзшие доски, снова глубоко вдохнула морозный воздух и вскинула скрипку. Свое единственное оружие, но зато — самое лучшее.
