Ранним утром, 4 июля 1776 года Томас Джефферсон выглянул в пустой Индепенденс-холл и закричал:
— Айда, ребята! Горизонт чист!
Когда он вошел в большую комнату, за ним проследовал Джон Хэнкок, нервно пыхтевший сигаретой.
— Тэкс, — цыкнул зубом Джефферсон. — Курило свое брось, о'кей? Хочешь нас всех запалить, сморчок?
— Прости, дружбан. — Хэнкок огляделся, потом обратился к человеку, шедшему сразу за ним: — Выкинь, а? Кругом — ни одной завалящей пепельницы. И зачем мы только вообще сюда приперлись. Нунцио?
Третий нахмурился.
— Не называй меня «Нунцио», — бросил он. — Чарльз Томсон я, усек?
— Без базара, Чак.
— Чарльз! — Третий двинул Хэнкока по ребрам. — Поправь парик! А то выглядишь, как девка, что в мамкины шмотки вырядилась…
Джон Хэнкок пожал плечами.
— Ну а ты что хотел? Ни покурить, ни присесть нормально — эти панталоны, боюсь, по шву разойдутся, если я в них сесть попробую.
Томас Джефферсон повернулся к ним:
— Сидеть не дам, — сообщил он. — С вас всего-то две вещи — росписи и рты на замке. А говорит пусть Бен — сечете?
— Бен?
— Бенджамин Франклин, чмо, — бросил Томас Джефферсон.
— Кто-то сказал мое имя? — Низенький лысеющий толстяк вбежал к ним, поправляя на ходу пенсне с квадратными линзами, сползающее с переносицы.
— Чего ты так долго? — спросил Джефферсон. — Шухер какой?
— Никакого шухера, — ответил Франклин. — Все путём. Я просто заплутал тут слегка. Из-за этого мудацкого пенсне. Оно мне тень на плетень наводит. Я и забыл, что нужно его носить.
— А нужно ли? — усомнился Джефферсон.
— А вдруг кто-то что-то заподозрит? — Франклин оглядел товарищей поверх краев пенсне. — Скорее всего, и так что-то заподозрят — если ты не будешь делать то, что я тебе говорить буду. — Его взгляд скользнул по голым стенам комнаты. — Так, который час?
Томас Джефферсон закатал оборки на рукаве и глянул на наручные часы.
— Полвосьмого, — объявил он.
— Уверен?
— Перед нашим отбытием — сверился по радио.
— Ну, тут-то ты можешь забыть о радио. До него еще много лет. И сними-ка эти часы — в карман спрячь. За такие вещички мы можем здорово поплатиться. Проблемы могут быть, сечешь?
— Проблемы… — Джон Хэнкок возвел очи горе. — У меня их и так — хоть отбавляй! Взять хоть эти туфли. Они мне не по ноге — жмут, заразы!
— Так, надел — носи с честью и рта не разевай, — приказал ему Бенджамин Франклин. — Хорошо бы было, чтоб ты побрился, босота. Хорошенькое дельце — президент Континентального Конгресса явится на историческую встречу небритый…
— Ну забыл я, и что? Была б у меня бритва с собой — так ее тут даже воткнуть негде!
— Ладно, уже без разницы. Главное — сидим тихо и держим в уме, кто мы на самом деле. Мистер Джефферсон, у вас Декларация с собой?
Никто не ответил.
Франклин встал вплотную к высокому детине в парике:
— Джефферсон, это я к тебе обращаюсь.
— Забыл, — застенчиво улыбнулся детина.
— Смотри, впредь-то не забывай. Так где бумага?
— Здесь, у меня в кармане.
— Так, доставай. Мы должны сразу тут подписать, до чьего-либо прихода. Я рассчитываю, что они начнут собираться к восьми, не позднее.
— К восьми? — Джефферсон вздохнул. — Ты что, хочешь сказать, что они тут так рано начинают работать?
— Наши друзья в задней комнате выглядели так, будто всю ночь работали, — напомнил ему Франклин.
— У них что, нет профсоюзных часов?
— Нет, и ты это сейчас не говорил. — Франклин серьезно оглядел спутников. — Это касается всех вас. Следите за своими языками. Промах мы себе позволить не можем.
— Тоже мне новость. — Чарльз Томсон взял пергамент у Джефферсона и развернул.
— Осторожней с ним, — предупредил Франклин.
— Расслабься, а? Я просто хочу посмотреть. Я таких штук никогда не видел. — Он взглянул на рукопись с любопытством. — Нет, ты только зацени этот почерк. Побуквенно выводил, что ли. — Разложив Декларацию на столе, он принялся читать, бормоча слова вслух.
— «Когда в ходе человеческих событий является необходимость для одного народа порвать политические связи, соединявшие его с другим, и занять между земными державами отдельное и равноправное положение, на что ему предоставляется право самой природой и ее Творцом, то уважение к мнениям людей требует, чтобы он изложил причины, побуждающие его к такому отделению…» — мать моя, что это за шифр? Почему эти ребята не пишут на обычном английском?
— Неважно. — Бен Франклин забрал у него свиток и подошел к столу. — Я собираюсь пересмотреть ее прямо сейчас. — Он порылся в ящике, находя свежий пергамент и гусиное перо. — Почерк скопировать, боюсь, не смогу, но вот от Конгресса отбрехаться сумею. Скажу им, что Джефферсон вносил последние изменения в спешке. Кстати, про спешку будет чистая правда.
Он склонился над пустым пергаментом, еще раз пробежал глазами оригинальную декларацию.
— Нужно сохранить стиль, — произнес он. — Очень нужно. Но самое главное — добавить новые положения в конце. Так, все молчат, никто мне не мешает. Мы — на самой важной стадии плана, улавливаете?
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь царапаньем пера Бенджамина Франклина.
Джефферсон глядел ему через плечо, кивая время от времени.
— Не забудь оговорить ту часть, где сказано, что я временно смогу рулить, — сказал он. — И упомяни про казначейство.
