I.
…Поезд тронулся.
Мы поместились трое в ряд на мягком вагонном диване: я у окна, мой приятель Незапяткин посредине, а по правую его руку — какой-то неизвестный нам человек, с быстрыми черными глазами, потонувшими в темно-синих впадинах.
Одет он был в черный сюртук, a на шее было намотано такой неимоверной длины кашне, что шея, голова и плечи напоминали гигантскую катушку ниток.
Едва поезд тронулся, как я вынул из кармана журнал и, примостившись поближе к окну, погрузился в чтение.
— Как мы мало заботимся о своем здоровье, — заметил вдруг незнакомец, обернувшись ко мне с самым приветливым видом.
— А что?
— Да вот, например, вы читаете… Знаете ли вы, что чтение в вагоне поезда, находящегося в движении — гибель для глаз.
— Ну, уж и гибель!
— Вот, вот! все вы, господа, так рассуждаете… Мне говорил один немецкий ученый профессор, что чтение в вагоне — это яд для человеческого глаза. Лучше, говорил он, сразу взять и выжечь свои глаза кислотой, чем губить их в несколько приемов. Ужас!
— Да в чем же тут вред?
— А как же. Как вам известно, хрусталик глаза состоит из светлой бесцветной жидкости, находящейся в особом резервуаре. И вот если вы напрягаете хрусталик, то находящаяся в нем жидкость в связи с колебательными движениями вагона начинает постепенно высыхать… А в связи с этим высыханием начинает съеживаться и коробиться резервуар; яблоко глаза делается не круглым, упругим и плотным, как теперь, a вялым и мягким, будто бурдюк, из которого вылили вино. И вот однажды утром вы просыпаетесь и — простите за дешевый каламбур — вдруг видите, что ничего не видите. Вот вы сейчас, например, ощущаете некоторую сухость в глазу?
— Да… Как будто… Немножко.
— Ну, вот!.. Начинается… Извольте видеть.
Он замолчал. Я быстро перелистал журнал, сразу увидел, что чтение там было неинтересное и, поэтому, свернув его в трубку, положил на верхнюю полочку.
— Разрешите мне посмотреть ваш журнал, — попросил незнакомец.
— Пожалуйста! Только почему вы-то будете портить себе глаза?
— Ах, я в этом отношении совершеннейший безумец. Так расстраивать себе здоровье, как я — может только самоубийца. Однажды мне дали кокаин и что же! Я стал его глотать чуть не чайными ложками. В Самаре я купался прошлым летом в проруби, a в Петрограде мне случалось пользоваться папиросами, вынутыми из кармана умершего чумного.
Незапяткин всплеснул руками.
— Господи, какой ужас! Кровь холодеет.
— Еще бы. Конечно, есть опасности явные и есть тайные. Вот, например, вы сидите у окна. Знаете ли вы что сквозь невидимый простым глазом щели в раме все время тянет тоненький, как комариное жало сквозняк, который, как стальная иголочка, впивается в легкие. Легочные пузырьки, охлаждаясь, лопаются, появляются сгустки, кровохарканье и…
— Что ж делать, — с бледной неискусно сделанной улыбкой возразил я. — Кому-нибудь, все равно, приходится сидеть у окна.
— Да давайте я сяду, — простым тоном, каким вообще говорятся геройские вещи, — сказал незнакомец.
— Однако, ваши легкие…
— Э! Мне ли жалеть их… Однажды в Константинополе я два дня пробродил во время жестоких морозов в одном пиджачке. В Астрахани познакомился с одним заклинателем змей… Ну да чего там говорить! Идите на мое место.
Мы пересели.
— Ну, знаете, — покачивая головой в такт движению вагона и обращаясь к незнакомцу, заметил Незапяткин. — Он мой приятель, я знаю его с детства, люблю его, но и я бы не стал так рисковать своей шкурой за другого.
— Э! Стоит ли говорить об этом, — махнул рукой незнакомец.
Подсел поближе к окну, развернул мой журнал и погрузился в чтение.
II.
Езда в вагоне без чтения — очень скучная штука, Незнакомец читал, a мы с Незапяткиным клевали носом, изредка перебрасываясь ленивыми отрывочными фразами.
— Когда будем в Тифлисе?
— Э! Еще не скоро.
— Время-то как тянется.
— Да уж.
— Душно в вагоне.
— Да.
— Всюду зима, a тут весна.
— Это верно.
— Смотри, какие деревья.
— Да. Большие.
Дочитав журнал, незнакомец вернул его мне, зевнул и сладко потянулся.
— Эх, поспать бы теперь!..
Он посмотрел на Незапяткина и сказал:
— Это самая подлая дорога в России.
— Почему?
— Почти каждый день столкновения поездов.
— Что вы говорите! Почему же в газетах не пишут?
— Скрывают. Вы сами понимаете… Гм! Да. Сколько жертв!
— Жуткая вещь! — заметил Незапяткин, с тревогой поглядывая на меня.
— А еще бы!
— Самое скверное то, — сказал незнакомец, — что вагоны понастроены этакими закоулочками. Вот так, как мы сидим, — случись столкновение — пиши пропало!
— Почему?
— А как же! Смотрите: наши коленки почти упираются в стенку вагона. Представьте себе, на нас налетел поезд! Сейчас же стена соседнего вагона хлопает по нашей стене, a наша стена по нашим собственным коленям. Давление в несколько сот атмосфер.
— А что же… случится? — тихо спросил Незапяткин, поглядывая на стенку вагона широко открытыми глазами.
— Как, что? Ноги ваши от удара моментально вонзаются в ваш живот, выдавливают оттуда печень, кишки, и вы складываетесь, как подзорная труба. Да-с, знаете… Неприятно почувствовать собственную берцовую кость в том месте, где определено природой быть только легким и сердцу.
Мы, подавленные, молчали.
