Больше всего Сильвия Хэррингтон любила первые утренние минуты, сразу после пробуждения. Именно во время неторопливого начала нового дня она могла в полной мере оценить свою жизнь и власть, которой достигла. Чтобы встать вовремя, ей никогда не нужно было будильника или звонка по телефону. С самого детства — хотя многие люди сомневались, что Сильвия Хэррингтон вообще когда-то была ребенком, — она всегда просыпалась в установленный час. И не важно, где она находилась: в своей квартире на Манхэттене, в отеле «Георг V» в Париже или, упаси Господь, в Калифорнии. Даже если бы она очутилась на Луне. Просто пробуждение было частью ее тщательно спланированной жизни. Она просыпалась тогда, когда хотела — ни минутой раньше, ни минутой позже.
Накануне она решила, что шесть утра — подходящее время начать понедельник. И ровно в шесть ее маленькие глазки открылись.
И снова закрылись. Поскольку, несмотря на то что она точно определила момент начала дня, это не означало, что нужно немедленно расстаться с роскошью атласных розовых — всегда именно атласных розовых — простыней. Этой частью процесса пробуждения она наслаждалась больше всего. Сторонний наблюдатель — окажись такой рядом, чего никогда не случалось, — заметил бы, что, когда Сильвия открывала глаза, она всегда лежала в позе зародыша, свернувшись в маленький клубочек в центре огромной кровати, под несколькими одеялами. Это была настороженная поза животного, инстинктивно защищающего себя. Она медленно распрямилась и вытянулась на постели.
Ее длинные худые ноги, вытягиваясь, постепенно покидали небольшое пространство, нагретое ее телом, при соприкосновении с более холодным атласом по коже побежали мурашки.
Все то же самое, как и каждое утро за последние три десятилетия. Сначала теплый комок тела и теплый атлас, с которым оно соприкасается. Затем бодрящая прохлада остального атласного пространства, гораздо более стимулирующая, чем тепло. Сегодня, в середине нью-йоркской зимы, холод ткани показался особенно суровым, отчего на тонких губах Сильвии едва не заиграла улыбка. Едва. Как хорошо ощущать леденящую ткань. Это лучше, чем секс, богаче, ласковее. Она закрыла глаза и позволила этим ощущениям прокатиться по всему телу — сверху донизу.
Снова открылись глаза.
Как обычно, надежно блестели огоньки. Сильвия снова едва не улыбнулась другому любимому ощущению. Яркое сияние квадратных кнопок на телефоне рядом с кроватью. Это постоянное молчаливое сияние всегда вселяло уверенность — люди хотели говорить с ней. В Париже уже позднее утро, в Лос-Анджелесе — середина ночи, а люди, важные люди, уже надеются поговорить с важной Сильвией Хэррингтон.
Сильвия не уставала поражаться этому. На другом конце провода, за этими молчаливо мерцающими огоньками, находятся известные и богатые особы. Некоторые из них, возможно, просто купаются в славе. Но все они хотят, им просто необходимо поговорить с ней.
Молчаливо мигающие огоньки соединяли Сильвию с большей частью личных номеров журнала «Высокая мода». Сильвия редко отвечала — некоторые полагали, что она никогда этого не делает, — на эти всегда важные и почти всегда остающиеся анонимными сигналы в своей квартире. Номера были полусекретными. Кроме нескольких ведущих модельеров мира и людей, имеющих доступ в расположенный в пентхаусе офис «Высокой моды», только небольшому числу представителей сливок общества и все еще богатых старых американских кланов в качестве большого одолжения были сообщены эти номера.
Сильвии нравилось гадать, кто звонит ей в столь ранний час. Это было очень приятно.
— Доброе утро, — сказала она вслух.
Никто не услышал ее слов. Никто никогда не слышал ее первых слов, с которых она начинала день. Она говорила в своей обычной резкой манере с акцентом, который приобретает американка, получившая основательное европейское образование, возможно, в закрытом пансионе для девочек где-нибудь в Швейцарских Альпах. Сильвия Хэррингтон снова едва не улыбнулась. Она никогда не училась в привилегированной школе для девочек. Но легкий акцент у нее был.
— Давай, гори, гори ярче. Я не собираюсь отвечать, — сказала она телефону.
В ее жизни, которая вся проходила на виду, у нее было только одно место полного уединения. Ее квартира. Она приглашала сюда очень немногих. И святая святых в этой очень личной квартире была эта спальня, выдержанная в розовых и бордовых тонах. Она никогда никого не приглашала в свое атласное убежище. Спальня предназначалась для Сильвии Хэррингтон — для нее одной.
Сильвия даже убирала эту комнату сама. Последняя из ее постоянно сменявших друг друга горничных поначалу удивилась, а потом вздохнула с облегчением, когда мисс Хэррингтон перечислила нескончаемые обязанности по кухне, велела стирать пыль с антиквариата эпохи Регентства в гостиной, а после уборки пылесосом возвращать каждую вещь на место; распоряжение никогда ни под каким видом не открывать двойные двери в розово-бордовую спальню явилось настоящим подарком.
На самом деле в таком распоряжении не было необходимости, поскольку двери всегда были заперты. Легенда о вечно запертой спальне, ходившая среди немногих людей, знавших Сильвию близко, избранных, которых она допустила в свою личную жизнь, спровоцировала несколько попыток проникнуть туда. Беверли Боксард попыталась сделать это всего лишь прошлым вечером.
