Денис ШАПОВАЛЕНКО
ОСЕЧКА
Джонс уже целую неделю не покидал своей квартиры. В его мозгу все это время зрел коварный план, последний план в его жизни. Еще месяц назад, повинуясь непонятному влечению, он купил себе дробовик и теперь, сидя на полу на корточках, вожделенно поглядывал на него. Завтра, завтра будет все.
На следующее утро Джонс проснулся удивительно бодрым. Он выкурил сигарету, выпил стакан сока, и, подумав, достал из тайника двести миллиграмм героина. Он не кололся, так как считал это отвратительным. Интраназальный способ был куда естественней. Через час, когда действие наркотика подходило к концу, Джонс взял в руки ружье, очень медленно переломил его и такими же медленными и плавными движениями вставил в стволы патроны. Два патрона с дробью. Нужно именно два, ни больше, ни меньше. Резким движением Джонс сложил дробовик. Должно быть много крови, много отвратительной вонючей крови, Джонс хихикнул. Кровь будет, будет... Джонс сел на ковер, прислонившись спиной к стене. "Я бежал по лесу, а за мной гнался враг, проклятый фашист.", вспоминал Джонс заученные на память строки, "Внезапно я почувствовал мягкий, но сильный удар по правой ноге, я повалился на землю. Я никак не мог понять в чем дело, обо что я споткнулся. Но, взглянув на свою ногу, я понял - меня ранили. Боли не было, я попытался шевелить пальцами, но нога не слушалась. Прошло около десяти секунд, и тут я почувствовал боль, жутчайшую боль, агонию. Я забыл обо всем на свете - о лесе, о наших, о бегущем за мной враге, о долге перед отчизной. Сквозь слезы я разглядел фашиста, изможденный, он нацелил на меня пистолет, но теперь я был даже рад этому. Стреляй! Стреляй, фашистская свинья. И тут я потерял сознание."
"Боли не было... Не было...", исступленно повторял Джонс, "Десять секунд." Джонс прожил долгую жизнь. Долгую, но пустую. Теперь этому пришел конец. Джонс хотел ощутить вкус жизни "на полную катушку", равно как и вкус смерти. Джонс распрямил правую ногу, направил на нее дробовик, брезгливо отвернулся и выстрелил. Он услышал грохот извергающего пламя и свинец дробовика, слышал омерзительное чвяканье чего-то влажного и липкого, слышал хруст кости. "А ведь и вправду, боли нет", подумал он и опять хихикнул. Он повернул голову и почувствовал, как что-то влажное стекает по его затылку. На противоположной стене и на потолке была кровь. "Странно, брызги на потолке идут в противоположную сторону, видимо кровь рикошетом отразилась от стены...", пришло ему в голову и тут он вспомнил о десяти секундах. Нет, Джонс не был мазохистом, он не получал наслаждение о боли. Ему необходимы были острые ощущения, вот и все. Семь. Джонс опустил глаза - ноги не было, вместо нее он увидел окровавленную культю, из раны вяло текла кровь, заливая ковер. Шесть. Джонс пошарил взглядом по комнате в поисках своей ноги. Пять. В углу комнаты валялось что-то черно-красное, жутко смятое, в этом месиве Джонс обнаружил свой ботинок. Четыре. Джонс хихикнул. Три. "Боли все нет", нервы не привыкли, они перегружены химическими реакциями, протекающими в них. Два. "Пора", подумал Джонс, "Пока не наступила боль - надо успеть". Один. "Стреляй! Стреляй, проклятый враг!". Джонс направил дробовик себе в лоб, пальцем левой ноги дотянулся до курка и нажал. "Щелк!", раздалось в тишине комнаты. "Осечка...", мелькнуло в голове Джонса, "Нет... Не бывает... Не может быт ь...". Но это была осечка. Как в замедленном кино, Джонс видел кровь, он проследил каплю о потолка до самого пола, и в этот момент пришла боль. Джонс не мог выкрикнуть, он не мог даже открыть рот, боль давила его тисками, из которых уже не было выхода. Прошло шесть часов, шесть бесконечных часов, пока Джонс, оставляя за собой кровавый шлейф, дополз в северное крыло своей усадьбы, непослушными руками зарядил в ружье новый патрон и выстрелил себе в шею. Выражение лица головы, найденной в соседней комнате, не выражало ничего. Казалось, Джонс хотел хихикнуть, но что-то внезапно ему помешало. На зеркале кровавыми буквами было небрежно выведено: "Тот солдат много потерял".
