НАТЧЕЗ НА РЕКЕ МИССИСИПИ,
20 мая 1874 года
Сквозь приоткрытую дверь пароходного салона, где расположились игроки, на пол коридора падало желтое световое пятно. Керосиновая лампа над ломберным столом тускло освещала фигуры четырех мужчин в непринужденных позах. Ничто, кроме шума гребного колеса, ритмично взбивавшего темную речную воду, не нарушало тишину. Наконец один из игроков, седовласый Роланд Флетчер, выразительно вздохнул и, наклонившись вперед, сгреб и сдвинул к середине стола груду фишек и банкнот. На его мизинце в мерцающем свете лампы сверкнул большой бриллиант.
— Я — пас, — медленно выговаривая слова, произнес он, — хотя мне и не терпится взглянуть, что у вас на руках.
Сидящий рядом с ним толстяк с широкими густыми бровями еще раз посмотрел в свои карты и бросил их на стол. Затем он поднес поближе к глазам висевшие на толстой золотой цепочке карманные часы и, щелкнув крышкой, лаконично заметил:
— Четверть четвертого — пора на боковую.
С трудом оторвав свое дородное тело от стула, он тяжело встал на ноги и легким наклоном головы попрощался с присутствующими:
— Доброй ночи, джентльмены. Мое почтение, Жиру.
Когда он вышел, молодой француз с неизменно капризным выражением лица криво усмехнулся и пренебрежительно процедил:
— Нечего садиться играть, если не можешь себе этого позволить. — Он повернулся к темноволосому джентльмену, сидевшему напротив, и в его бесцветных глазах отразился желтый свет керосиновой лампы. — А то тебя перестанут воспринимать всерьез, чего допускать нельзя — п'est cepas, monsieur[1]?
Мэтью Морган лениво посмотрел на француза, потом едва заметно улыбнулся, извлек из внутреннего кармана отлично сшитого пиджака бумажник, с небрежным видом отсчитал десять стодолларовых купюр, будто такие деньги для него ничего не значили, и коротко бросил:
— Покажите!
Лицо Жиру вспыхнуло, выдавая волнение.
— Вы сделали ошибку, джентльмены, сев играть со мной, — самодовольно заявил он. — Думаю, эта партия тоже моя — как, впрочем, и вся ночь.
Глядя на своего визави, Жиру ухмыльнулся во весь рот и добавил:
— Я побил вас на вашем собственном поле — mais поп[2], мсье Морган?
— Почему Морган? Я, кажется, тоже играю. Это я просил открыть карты, — напомнил французу седовласый Флетчер.
— Так-то оно так, — мягко сказал Жиру, не сводя глаз с сидящего напротив него элегантного джентльмена. — Но он — Морган, он — Игрок с большой буквы.
— Вы собираетесь показывать карты или нет? — запальчиво произнес Флетчер.
— Разумеется, покажу. Итак, у меня… — Стараясь продлить минуту торжества, молодой француз не спешил выкладывать карты на стол, держа их перед собой в вытянутой руке. — Что я могу сказать, messieurs — это настолько прекрасно, настолько великолепно, что…
— Ты долго еще будешь тянуть резину?! — рявкнул пожилой джентльмен.
Явно наслаждаясь происходящим, Жиру снова перевел взгляд на Мэтью Моргана.
— А вы, monsieur, — вы тоже спешите поскорей проиграть? — промурлыкал он глумливо. — Не-ет! Я хочу, чтоб вы сначала прикинули, в какую сумму…
Но он не успел договорить. Морган внезапно схватил его за руку выше кисти и с силой прижал к столу. Лицо Жиру стало пунцовым, все его тело напряглось.
— Будь умницей, разожми руку, — с обманчиво, благодушным видом процедил Морган.
Француз еще крепче сжал пальцы, так что карты в его руке согнулись вдвое. Морган вздохнул и взглянул на Флетчера:
— Раз он не хочет сделать это по-хорошему, придется применить силу.
Пунцовое лицо француза вдруг побелело как мел.
— Что вы себе позволяете, мсье! — возмущенно воскликнул он. — Вы поплатитесь за оскорбление! Никто и никогда не называл Филиппа Жиру мошенником безнаказанно! Вы еще пожалеете…
— Если ты играл честно, почему не хочешь показать карты? — оборвал его Морган.
В разговор снова вмешался Флетчер. В его голосе чувствовалось сомнение:
— Послушай, Мэтт, старику Александру это может не понравиться. А я бы не стал портить с ним отношения — по крайней мере, пока мы здесь.
Жиру ухватился за слова Флетчера, как утопающий за соломинку:
— Вам это не сойдет с рук, мсье. Если отец доберется до вас… О-ой! — вдруг завопил он, когда Морган резко ударил запястьем француза о край стола. Рука Жиру разжалась, из нее выпали скомканные карты.
— Ну, что там у него, Роланд? — спросил Морган.
— Послушай, Мэтт, все-таки мне не хотелось бы…
— Сколько ты проиграл — двадцать тысяч? Хотя, наверное, больше. — И Флетчер, вздохнув, подобрал карты француза, не отрывавшего все это время взгляда от пола, а затем, обращаясь к Мэтту Моргану, сказал: — Погоди-ка, здесь же только четыре карты!
Он медленно, одну за другой, выложил карты на стол и объявил:
— Две тройки и две дамы. Так, Филипп… Куда же, черт возьми, подевалась пятая карта?!
— Она на полу, — ответил вместо него Морган.
Отпустив руку Жиру и не сводя глаз с его угрюмого лица, он с угрозой в голосе спросил:
— Ну что, ты сам уберешь ногу или тебе помочь?
На лице молодого француза заходили желваки. Потом, видимо смирившись с неизбежным, он медленно приподнял носок блестящей черной туфли и отвернул его в сторону. Под ним обнаружилась лежащая рубашкой вверх пятая карта. Морган нагнулся, поднял ее и положил на стол — это была пиковая девятка.
