Единственной уликой была початая банка варенья. Ежевичного варенья, консистенцией похожего на джем. Без крышки, со старой этикеткой, затертой временем и пальцами. Упругие капли выползали на снег и с высоты человеческого роста выглядели так, словно кто-то разлил акрил на чистый холст. Пейзаж, вызывающий тревогу: фон из белого, и мазок густого, бордового, почти черного.
Конечно, аборигены затоптали все следы, несмотря на выставленное ограждение. Банка – вероятно, последний свидетель происшествия – была отправлена на экспертизу в лабораторию округа. Инфраструктура полицейского участка Тими оставляла желать лучшего.
Новоиспеченный детектив Марло Кэр с самого начала знала, что это ссылка. Повышение, которое удалось выбить с таким трудом, обернулось кошмаром, повторяющимся изо дня в день в болоте под названием Тими. Местные приняли новенькую холодно. Сам город, жизнью которого они являлись, будто промерз насквозь. Увяз в предубеждениях, шепотках и неврозах.
– Кто она такая?
– Зачем здесь?
– Чужая, чужая…
За спиной, по углам, но ни разу в лицо. Тими улыбался каждой улочкой, натянуто и фальшиво. Опутанный рождественскими гирляндами, слишком пестрый, нарочитый. Этот город чурался настоящего веселья и искреннего смеха. Даже дети здесь были предельно вежливыми. Главным ребяческим развлечением считалась «игра» в прятки – быстрее из школы домой, опустив глаза, пока кто-нибудь не заметил вереницу бледных теней с тяжелыми портфелями. Никаких праздничных увеселений, песен, снежков. Ничего, кроме театрально-яркой иллюминации.
Злосчастная банка варенья там, где предположительно пропал подросток, выделялась пятном на ослепительно-белой репутации Тими. Но лишь оттого, что была ворованной. Это детектив Кэр выяснила почти сразу. Мать парнишки позвонила в полицию, когда сын не вернулся с вечерней прогулки. Она уверяла, что тот не мог сбежать. Но стоило ей узнать о варенье, как настроение резко переменилось. Молли Бобберт впала в ступор, отвечая на вопросы рублеными, будто заученными фразами, и повторяла, как заведенная: «Не наше, он не должен был так поступать, плохо, плохо… плохой мальчик».
Отец «плохого мальчика» погиб несколько лет назад. Других родственников у семьи не было. А значит, подозреваемых тоже. Как и очевидцев. По крайней мере, тех, кто согласился бы говорить открыто. Аборигены отказывались вступать в поисковый отряд добровольцами, как только слышали об украденном джеме. Они мило улыбались, отмахиваясь: «бросьте, пустое», «дурной мальчишка», «не следовало ему этого делать». Полицейские чёсы территории не дали ровным счетом ничего: ни клочка одежды, ни волос, ни следов на скрипучем снегу.
Кэр терла глаза, пила кофе – чашку за чашкой – и таблетки от мигрени. Капилляры лопались, короткие волосы стояли дыбом, на бледной коже лба залегла складка хмури – напряжение разом состарило детектива лет на десять. В ушах звенели голоса, без устали несущие бред. За двадцать четыре часа – самые важные с момента пропажи ребенка – она опросила несколько десятков человек и всё, что ей удалось выяснить: «дух Рождества наказывает непослушных, все это знают», «он нарушил заповеди предков», «да, видел, но не знал, что варенье ворованное». Словно исчезновение парнишки не волновало никого, лишь факт совершенного им мелкого хулиганства.
Новый капитан – не менее самодовольный индюк, чем старый, даже внешне напоминал птицу: нос – клюв филина, вечно красный и шмыгающий, выпученные, словно от базедовой болезни, глаза. Он с кислым лицом протянул детективу Кэр жалкую стопку досье бывших судимцев Тими. Будто она собиралась копаться в грязном белье, а не разыскивать бедного парня.
«Драка в баре, мочеиспускание в общественном месте, превышение скорости». Поразительно законопослушные граждане, и загнивающий от скуки полицейский участок.
Кэр злилась. Она закипала с каждым часом, с каждой потраченной впустую минутой. Ей хотелось встать посреди площади и орать: «Какой еще дух Рождества? Какие заветы предков? Не уведи джем ближнего своего? Что с вами не так?!». Но это было бы, по меньшей мере, непрофессионально. Охота на духа затягивалась, рискуя обернуться призраком грядущего Рождества или того хуже – несчастного Джимми Бобберта.
