Осенью полыхают ярким пламенем Запретные леса: там, куда нельзя ни шагу ступить простому смертному, оживают тени и странные существа выходят на охоту по ночам.
Граница между землями цвергов и альвов дышит, движется — сегодня она проходит точь-в-точь по речке Сионе, а завтра, того и гляди, передвинется на несколько шагов. Испокон веков воевали цверги и альвы друг с другом и с людьми. И теперь не доверяет сосед соседу, хоть и заключено было триста лет назад Великое перемирие — потому рубеж между их королевствами беспокойный, точно живой.
А у самой границы вклинилось в Запретные леса маленькое княжество Иллар — узкая полоска плодородной, богатой земли на обоих берегах Сионы. Говорят, на земле той в последней междоусобной войне погибли лучшие воины обоих племен — потому-то и отказались цверги и альвы от неё, отдали людям…
…князь Гарен на охоту собирался скрепя сердце — сон приснился ему недобрый, да и жаль было молодую жену оставлять в одиночестве на целый день. Предчувствия дурные терзали князя, но признаваться в том дружине он был не намерен, и потому, поднявшись до рассвета, оделся и теперь отдавал необходимые распоряжения.
Матильда, зная тяжелый характер мужа, не перечила ему, но все сомнения, что отражались на лице Гарена, видела преотлично. Оттого было ей горько вдвойне, и хотелось бросить в лицо ему злые слова: "Неужто тебе, любезный мой супруг, дружина дороже родного очага?" Но Матильда была женщиной умной и понимала, что говорить этого ни в коем случае не следует.
Всё же владела собой она не полностью, и потому глаза молодой княгини были полны слез…
Князь, углядев женину понурую голову, молвил неохотно:
— Ненадолго еду. Крайний срок — завтра к полудню вернусь, это если вдруг дождь пойдет и ночевать в лесу придется.
Она кивнула. Прошептала еле слышно:
— К границе только не подходи…
Гарен нахмурился.
— Я не дитя малое, чтобы мне женщина советы давала. Иль, может, я безумец, чтобы границу тревожить?! Мы охранять её поставлены, а не нарушать…
От сурового голоса всхлипнула Матильда, задрожала — слезы на волю вырвались. Князь тут же смягчился.
— Ну, не плачь, не плачь. Не на войну еду, на охоту. Всё в порядке будет!
Сказал — и понял, что погрешил против правды. Не будет нынче порядка — может, солнце завтра на западе взойдет, кто знает…
— Сон мне был ночью, — прошептала Матильда, уткнувшись мужу в плечо. — Будто возвращается дружина с охоты, я выбегаю — а вместо тебя в седле… кабан. Смотрит на меня и говорит любезно так: "Что же ты супруга не поцелуешь?"
И разрыдалась в голос. А Гарен порадовался, что не видит жена, как он побледнел — ибо сон ему был тот же самый.
Но что-то менять уже было слишком поздно…
— Не иначе, мара завелась в доме, — сказал он тихонько. — Вот приеду, разберусь.
Матильда кивала сквозь слезы, успокаивалась понемногу. Мужнина речь была для неё, что музыка — недаром слыл Гарен Илларский Златоустом, недаром часто приглашал его к себе король Отейн…
Любовь переполнила Матильду. "Сказать иль нет?" — она чуть покраснела. Тайна так и просилась на волю, но придется обождать до поры. Не время сейчас.
— Возьми на счастье, — попросила она, снимая с шеи серебряный медальон. — Он всегда мне удачу приносил…
Гарен взял. Потом поцеловал жену и удалился.
Не знала Матильда, что сама сделала первый шаг к исполнению вещего сна…
Аланы кабаний след взяли быстро, и теперь тонконогие борзые рвались с привязи, лаяли заливисто, а вислоухие мясники катались в грязи, отбивая собачий запах, готовясь к погоне.
Гарен наблюдал за ними, и утренняя тревога выветрилась из его головы без остатка, уступив место предвкушению удачной травли. Князь одет был почти так же, как и все охотники — в коричневые облегающие шоссы, сапоги на шнуровке и котту с узкими рукавами, только поверх котты носил он эскофль из зеленого сукна, отороченный мехом выдры, перехваченный у талии черным поясом. К поясу слева подвешен был меч, справа — черный с золотом кошель. На черной первязи князь носил рог, украшенный девятью золотыми кольцами, а плечи Гарена закрывал капюшон-шаперон.
Всё же больше выделялся он статью, не одеждой.
Подбежал следопыт.
— Он тут недалече землю рыл, Ваше сиятельство! Прикажете ищеек?…
Князь кивнул.
— Бошар пусть этим займется. Эй, Бошар! Дай-ка мне Длинноногого…
Псарь послушно привел большого белого алана, который в предвкушении погони дрожал и порывался перегрызть повод. Князь спрыгнул на землю, опустился на колено рядом с собакой — потрепал её за загривок, провел рукой по бокам, что-то шепнул чуть слышно, — а потом приказал: "Отпускай!"
Престарелый Бодуэн из Лилля, опасавшийся всерьез, что охота эта станет в его жизни последней, залюбовался своим племянником: Гарен, упоенный предстоящей погоней, в этот миг сам похож был на борзую — красивое лицо раскраснелось, ноздри раздуваются, глаза сверкают. Сыновья Бодуэна охоту не любили, но не потому, что жалели живых тварей, а потому, что боялись замарать одежду в грязи или пострадать от кабаньих клыков.
— Ну что, затравим черного зверя? — задорно прокричал Гарен. Дружина согласно загудела ему в ответ.
