Алесь ОСИПЕНКО
ОГНЕННЫЙ АЗИМУТ
Роман
Наполеон привел целую Европу под своими знаменами и наводнил войсками Империю, но последствия обманули надежду его, и он навсегда положил тем прёграду всякому покушению Европы победить когда-либо Русских на их земле.
Н. Окунев, "Рассуждения о военных действиях 1812 г."
Часть 1
ГДЕ ЦВЕЛ ЧАБЁР
1
Их было двое: Иван Анисимович Тышкевич — заведующий Поддвинским районо, добродушный пожилой человек, грузноватый, в тесном поношенном пиджаке и помятой кепке, и Виктор Васильевич Валенда — начальник районного отделения милиции, костлявый, длиннорукий, с бурым, тронутым оспой лицом, тяжелым взглядом серых глаз и ежиком коротких волос.
Они лежали у большого замшелого камня и вполголоса разговаривали.
— Уже битый час тут сидим, а Галая все нет! — возмущался Валенда.— Начальство! Мог бы и раньше прийти.
— Может, заблудился?
— Какое заблудился? Да тут и ребенок дорогу найдет. Просто за-дер-жал-ся. Подумаешь, пуп земли! А мы — жди...
— И Прусовой с Коршуковым тоже еще нет.
— Меня это не тревожит... Если Прусова и не придет, огорчаться не стану.
Тышкевич усмехнулся:
- Почему ты ее невзлюбил? Человек, как все люди...
— Баба была, бабой и останется.— Валенда сел, обхватив колени руками.— Ты мне ответь, на кой черт они баб оставляют? Вояки из них... сам знаешь — одна видимость. Там, где появится баба, порядка не жди. Я, брат ты мой, только тем и занимался, что их свары разбирал.
Тышкевич не поддержал разговора. Валенда обиделся, отвернулся и стал закуривать. Тышкевич, прижав пальцы к вискам, с болью наблюдал, как рвутся на шоссе снаряды: в воздухе возникает сизая полоска дыма — упруго гремит взрыв, снова полоска дыма — снова взрыв. Снаряды ложатся ровно, как по шнуру. А шоссе пустынно — на нем никакого движения. Зато слева, на проселочной дороге, бесконечный поток беженцев, военных обозов. Отступают все: солдаты, женщины, дети.
За ними горит город. Туча черного дыма заволокла полнеба, заслонила собою солнце, и потому оно не ослепительно белое, как обычно, а багровое, мутное. Из-за дыма один за другим выплывают самолеты, тупорылые, черные, с белыми крестами на крыльях.
Выстроившись цепочкой, они начинают нырять, и сразу же от них отрываются черные точки бомб. За ними не уследишь: быстро исчезают с глаз.
Люди разбегаются по полю. Огромные фуры, запряженные парами лошадей, торопливо расползаются в разные стороны.
Омерзительно воют самолеты, выходя из пике. Грохочут взрывы.
Кончив бомбить, самолеты разворачиваются над лесом, строятся по три в ряд и летят на запад.
— Ты только погляди! Как на параде, сволочи... — В голосе Тышкевича гнев, отчаянье и восторг одновременно.
— Чем не парад...— пробормотал Валенда.— Такой парад, аж тошно. В начале войны хоть зенитки по ним били — тогда все же веселей было. А теперь летят, как над своей землей.
— Зенитчики еще вчера отступили...
— Когда же мы перестанем отступать?
Вопрос Валенды повис в воздухе. Тышкевича и самого терзали эти невеселые мысли. Терзали, может, даже больше, чем Валенду.
Сколько раз он рассказывал своим ученикам о священных и неприкосновенных рубежах Родины, и рассказывал не просто по обязанности, а вдохновенно, убежденно, глубоко веря тому, что говорил. Политруком роты он участвовал в походе в Западную Белоруссию и Литву. Он видел там на марше и наши танки, и артиллерию, и пехоту в сомкнутых колоннах. Все было внушительно... Только паникер мог не верить в непобедимость Краоной Армии... Припомнился один день в золотистом осеннем наряде.
Тогда его из Литвы отозвали на работу в районо. В первый же день ему пришлось выступить на слете отличников учебы.
В большом зале районного Дома культуры было солнечно и шумно. Когда он поднялся на трибуну, ребята с восторгом и завистью смотрели на него, как на прославленного героя. И эта восторженность, и аплодисменты, и вся атмосфера слета, торжественная и возбуждающая, помогли ему, скупому на слова, говорить вдохновенно и образно.
"Я, друзья мои, видел море, которое каждый день наступает на берег и откатывается назад, оставляя за собой горы песка. Даже штормы не могут помочь волнам добраться до леса, где каждое дерево похоже на бдительного часового. Мировой империализм, как и бешеные штормовые волны, бросается на Советский Союз, стоящий, как гранитный утес, и я завидую вам, что вы никогда не узнаете ужасов войны, разрушений и интервенции, которые изведали мы на своем жизненном пути..."
Ему снова дружно аплодировали.
Тышкевичу казалось, что он слышит эти аплодисменты (это по вершинам деревьев прошелся ветер), но теперь они вызывали не радость, а боль и стыд. "Что думают теперь те мальчики и девочки, которые так дружно аплодировали? Возмущаются? Презирают? Ненавидят? Разве я виноват в том, что произошло? И кто виноват..."
Тышкевич хмурился, стараясь спокойно разобраться в промахах первых месяцев войны, словно ему надо было держать ответ перед бывшими своими учениками за все, что происходило на свете.
— Я так думаю,— оборвал его мысли Валенда.— Наша армия отходит за Днепр. Рубеж, брат, в стратегии главный козырь. А на Днепре немцам дадут под ложечку, вот увидишь. Да и к тому же из-под Ленинграда ударят наперерез. Как пить дать ударят. Балтийские матросики — это тебе не пехота.
