Обжалованию не подлежит

Мухаббат-биби не могла налюбоваться сыном, такой он стал красивый и статный. Назар-бобо в молодости был таким же. Правда, сына немного старила седая прядь над виском. Очень тяжело пережил он трагическую смерть своей девушки.

Тимур стоял перед матерью высокий, стройный, загорелый. Это был всего второй приезд его после окончания школы милиции. Между тем с тех пор, как он стал офицером, прошло четыре года.

— Ты хорошо себя чувствуешь, сынок?

— Хорошо, матушка. Не беспокойтесь. Как вы?

— Э-э, я... Что я? Мое время прошло.

— Никогда не говорите так, матушка. Отец в правлении?

— В правлении.

— Все никак не успокоится?

— Разве ты не знаешь его?

— Ему скоро семьдесят пять, пора бы уже и отдохнуть.

— О каком отдыхе ты говоришь, сынок? Человек, пока жив, должен трудиться. Иначе зачем он? Какой от него прок?.. Отец постарел. Не узнаешь. Кого в наши годы узнаешь!

— Вы не изменились, матушка.

— Полно тебе. Не обманывай себя.

В голосе Мухаббат-биби послышались грустные нотки. Она поспешно отвернулась и сделала вид, что заинтересовалась шелковым сюзане, висевшим над хантахтой.

Тимур почувствовал в горле предательскую горечь. Действительно, у матери и у отца уже почти все было позади. Впереди был он — их сын, Тимур, их продолжение, их радость и надежда. Они верили в него, зная его честность, доброту, полную самоотдачу в помощи людям.

— Простите, матушка.

— Ну-ну, сынок, что с тобой? Садись, отдохни. Сейчас чай приготовлю.

— Я схожу к отцу.

— Сходи, сынок. Он будет рад. — Мухаббат-биби взглянула в глаза сыну, спросила, поколебавшись мгновение: — Кариму не помнишь?

— Не забыл, — машинально ответил Тимур. Затем, словно натолкнувшись на неодолимое препятствие, чуть-чуть отошел от матери, увидев, как наяву, бледное предсмертное лицо Милы. — Не забыл... Не надо о ней.

— Как хочешь, сынок... Она замуж выходит. — Мухаббат-биби все же сообщила то, что вертелось на языке.

— Что вы говорите? Когда свадьба?

— Через месяц. Жениха-то, наверное, ты знаешь. Он из Ташкента. В милиции работает.

— В милиции? Как его фамилия?

— Джаббаров.

— Джаббаров... Джаббаров... — Тимур прищурился, будто пытался увидеть человека, которого назвала мать. — Джаббаров... Не знаю.

Мухаббат-биби улыбнулась:

— Ничего, сынок, узнаешь. Он приедет на днях... Иди к отцу, иди. Порадуй старика. Только, пожалуйста, не задерживайся и его поторопи.

Янгишахар разросся.

Это был просторный современный город, застроенный высокими многоэтажными зданиями, озелененный пышными скверами и садами.

Тимур шел по главной улице Янгишахара. Шел неторопливо, вдыхая полной грудью чистый осенний, прохладный воздух, наполненный ароматом цветников, между молодыми деревьями, выстроившимися по обе стороны неширокого тротуара.

Немногочисленные постройки правления колхоза находились на окраине города. Они, казалось, пришли из степи, да так и забыли вернуться обратно.

Так показалось Тимуру сегодня утром, когда он летел домой на самолете. Раньше, до строительства города, постройки колхоза поражали Тимура своим величием и разнообразием. Теперь они словно вжались в землю, чтобы не вспугнуть приближающиеся городские громады.

Вообще, наверное, правильно говорят: города, как люди, — растут, мужают, стареют.

— Ба! Кому это нужно! Ты ли это, старик?

Тимур невольно остановился, увидев перед собой Ивана Мороза.

Мороз был в новенькой нейлоновой сорочке, в голубоватых узких брюках, в черных лакированных туфлях. Его широкое добродушное лицо озарилось радостной улыбкой.

— Я, — протянул руку Тимур. — Тебя не узнать.

— Кому это нужно! — Мороз крепко пожал руку Тимура, немного задержал в своей. — В отпуск? Клянусь, ты стал человеком. Подтянулся. Значит, в отпуск?

— В отпуск.

— Не насовсем?

— Нет.

— Зря. — Мороз тряхнул кудлатой головой. — Нам нужны толковые работники милиции. Хулиганья по-прежнему много.

— Значит, забот не убывает.

— Не убывает. Боремся, Тимур. — Мороз снова тряхнул головой. — К сожалению, это такое отродье, которое не всегда понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Нужны административные меры. Понимаешь?

— Понимаю.

— Ты торопишься?

— Иду к отцу.

— Ясно. Найдешь время, загляни к нам.

— Куда?

— В штаб городской дружины.

— Ты в штабе?

— Кручусь... Не подумай, что я штабист. — Мороз засмеялся, должно быть, представив себя на миг в роли чиновника дружины. — Я на переднем крае, так сказать.

— Молодец!

— Кому это нужно? Между прочим, тебе идет форма. Не жалеешь?

— О чем?

— О том, что в милицию поступил?

— Нет.

— Жалеть вообще глупо, — сказал Мороз.

— Не знаю... По-моему, жалеть надо. Без жалости человек перестанет быть человеком. Дело, правда, в том, что́ жалеть? Кого? Ты не жалеешь жену Василия Войтюка? Сколько ей сейчас? Двадцать шесть? Осталась вдовой в двадцать два.

Мороз тяжело вздохнул.

— По-твоему...

— Ты не согласен?

— Я? Иди! Иди, отец обидится! Давно не виделись. Теперешняя молодежь не очень-то жалует родителей.

— Ты не принадлежишь к этой молодежи?

— Я — старик, Тимур. Мне уже больше тридцати. Соображай.

— Действительно, старик, — сказал Тимур. — Наверное, теперь ты не способен на благородные поступки.