Когда Медведь сообщил ему, что Джинни изнасиловали и убили, что ее расчлененное тело нашли в бухте, что потребовалось три пластиковых мешка, чтобы увезти труп с места преступления, и что в данный момент ее останки разложены на столе патологоанатома для дальнейших исследований, первая реакция Тима была неожиданной даже для него самого. Он оцепенел. Он не чувствовал горя: знал по собственному опыту, что горю, чтобы вступить в свои права, нужно время, нужны воспоминания, нужна перспектива. Он ощущал новость как пощечину, как тупую вибрирующую боль от удара по лицу. А еще он чувствовал необъяснимое смущение, хотя кто или что его смутило, сказать не мог. Его рука непроизвольно начала нащупывать «Смит-энд-Вессон», которого дома в 6:37 вечера у него, естественно, не было.
Справа от него упала на колени Дрей. Одной рукой она сжимала дверной косяк, просовывая пальцы между петлями и дверью, словно хотела причинить себе боль. На ее шее под ровным, как лезвие бритвы, краем волос блестели капельки пота.
На секунду все замерло. Тяжелый февральский воздух был напоен дождем. Семь свечей оплывали от сквозняка на покрытом бело-розовой глазурью именинном торте, который Джуди Хартли спрятала в гостиной, чтобы сделать Джинни сюрприз. На вымощенной гравием подъездной дорожке, которую осенью Тим, стоя на четвереньках, сам разровнял совком, ботинки Медведя оставили комки грязи с места преступления. Вид их сводил с ума.
Медведь спросил:
– Может, ты хочешь присесть?
В его глазах Тим видел ту же смесь вины и неловкого сочувствия, которые в подобных ситуациях появлялись у него самого. Тим за это ненавидел Медведя, хотя и понимал, что незаслуженно. Гнев его растаял, оставив ощущение головокружительной пустоты.
Несколько человек в гостиной, уловив смысл того, о чем перешептывались в дверном проеме, почувствовали ужас.
Когда одна из девочек принялась перечислять правила Квиддича из «Гарри Поттера», ее грубо оборвали, а мать другой девочки нагнулась и задула свечи, которые Дрей зажгла, услышав стук в дверь.
– Я думала, что это она. Я только что закончила покрывать глазурью.
Голос Дрей дрогнул. Она согнулась и заплакала. Тим никогда еще не слышал, как она плачет. Где-то в доме одна из одноклассниц Джинни, совершенно сбитая с толку и непонимающая, что происходит, подхватила ее рыдания.
Медведь, хрустя коленками, опустился на корточки, вся его массивная фигура съежилась, а полы форменного пиджака опустились так низко, что казалось, будто это плащ. Желтая выцветшая надпись на нем сообщала, если кому-то это было интересно: «Судебный исполнитель США».
– Дорогая, держись, – сказал он. – Держись.
Огромными ручищами он обхватил ее за плечи – это явно далось ему нелегко – и притянул к себе так, что ее лицо уткнулось ему в грудь. Ее пальцы судорожно сжимали воздух, так что могли бы сломать любой попавший ей под руку предмет.
Медведь сконфуженно поднял голову:
– Вам придется…
Тим протянул руку и погладил жену по голове.
– Я поеду.
Побитый серебристый грузовик Медведя дребезжал, когда его трехфутовые колеса подпрыгивали на колдобинах. Нарастающее чувство ужаса, которое испытывал Тим, было похоже на ощущение человека, наглотавшегося битого стекла.
Мурпарк – двенадцать квадратных миль домов и обсаженных деревьями улиц – располагался в пятидесяти милях к северо-западу от центра Лос-Анджелеса и был известен только тем, что концентрация служителей правопорядка была здесь самой высокой в штате. Он был чем-то вроде загородного клуба для представителей закона, чем-то вроде убежища, куда они возвращались после дежурства и где прятались от преступного города, который изучали и с которым боролись большую часть своего времени, лишь ненадолго проваливаясь в сон. В Мурпарке царила атмосфера телевизионных шоу пятидесятых годов: никаких салонов тату, никаких бомжей, никаких чужаков. Соседями Тима и Дрей по переулку были спецназовец, две семьи агентов ФБР и почтовый инспектор. Кражи со взломом в Мурпарке были делом опасным и бесполезным.
Медведь смотрел прямо перед собой на желтые фонари, бегущие по центру дороги: они неожиданно выплывали из темноты и так же неожиданно в ней растворялись. Он сосредоточился на дороге, радуясь возможности чем-то занять себя.
Тим по одному перебирал оставшиеся вопросы, пытаясь найти такой, который мог бы служить отправной точкой.
– Почему ты… как ты там оказался? Этим случаем должны были заниматься местные власти, а не федеральные.
– В отделении шерифа взяли отпечатки ее руки…
Отпечатки ее руки. Рука. Отдельный орган. Не ее отпечатки. Сквозь одуряющий ужас Тим задался вопросом, в каком именно из трех пластиковых пакетов унесли ее кисть, ее руку, ее туловище… На одном из пальцев Медведя он заметил засохшую грязь.
– …по лицу, наверное, нельзя было установить личность. Господи, Тим, мне так жаль.
Медведь вздохнул так тяжело, что даже сидевший на заднем сиденье Тим ощутил его вздох.
– В общем, Билл Фаулер был в управлении. И опознал труп. – Он замолчал, осознав свой промах, потом сказал по-другому: – Он узнал Джинни. Позвонил мне, потому что знает, как я отношусь к тебе и Дрей.
