Свет мелькнул и погас. Чьи- то осторожные шаги прошаркали невдалеке и исчезли в проулке. Ветер шелестел в соломе крыш, пригибал ветви кустарников, и время от времени скрипел какой-нибудь не прикрытой дверью. За околицей завыла собака. Её вой, уносясь вдаль, потонул в ночи, а в след ему прилетел цокот копыт. Одинокий конь бежал не спеша, с легкостью неся на своей спине седока, будто бы тот совсем не имел веса.
Граф Оболенский спал, уткнувшись лицом в гриву и обхватив руками шею своего скакуна. Молодецкий храп врезался в ночь с настойчивостью первого автомобиля, но, тем не менее, никого не тревожа и ни кому не мешая спать. Конь, не понукаемый наездником, бежал лёгкой рысью, неся своего хозяина к родовому гнезду. Вой, раздавшийся неподалёку, врезался в уши и спиралью унёсся ввысь. Внезапно задрожавший гнедой дёрнул в сторону и по замысловатому кругу, очертя голову, поскакал к воротам усадьбы. Очнувшийся от сильного толчка граф вцепился в гриву и, ничего не соображая, вытаращился на дорогу.
Едва вылетевшее "тпру" замерло на губах, когда ошалевший от бешеной скачки граф взглянул в сторону. Два красных, словно раскаленные угли, глаза мелькали неподалёку в ожидании того, что конь сбросит на землю свою обременительную и сразу же потяжелевшую ношу.
— Волк! — подумал граф и, удивляясь собственному страху перед этим, в общем- то, обычным зверем пришпорил и без этого мчащегося изо всех сил коня. Ворота жалобно скрипнули и распахнулись перед широкой грудью гнедого. С лампой в руках, в огромных валенках, навстречу барину выскочил старик со всклоченной бородой и, ухватив широкой ладонью поводья, остановил взмыленного от бешеной скачки коня. Вольдемар Кириллович спрыгнул с гнедого и, не оборачиваясь, вбежал в дом. Стряхнув полушубок на руки подоспевшего слуги, он прошагал через залу и, поднявшись по винтовой лестнице, почти вбежал в свою спальню. Зубы выбивали частую дробь от внезапно охватившего страха. Страха, как казалось графу, совершенно беспричинного и потому ещё более страшного. Испугаться волка, да так, что поджилки трясутся, этого Вольдемар Кириллович не мог представить даже в самом страшном сне. Волков и больших и маленьких он брал одним ножом, и потому относился к этому хищнику с лёгким пренебрежением. Удивляясь самому себе, он зажмурился, пытаясь успокоиться, и тут же перед его взором вспыхнули две огненные точки. От неожиданности он вскрикнул, а по спине, словно змея, прополз ледяной холод.
Через полчаса, выпив и немного успокоившись, он лёг в кровать и попытался заснуть. Тщётно. Кошмарные видения, одно за другим, выползали из его подсознания, заставляя открывать глаза и пялиться на горевшие в светильнике свечи. Наконец, он не выдержал, откинул одеяло и, взяв колокольчик, позвонил. Через несколько мгновений на лестнице послышались быстрые шаги, дверь тихонько распахнулась, и у порога встала в ожидании приказаний служанка по имени Фрося.
— Раздевайся! — буркнул Вольдемар Кириллович и отвернулся. Та, в предвкушении удовольствия, быстро скинула с себя платье, юркнула в постель и, прижавшись грудями к холодной спине барина, осторожно коснулась пальцами его живота, но тот неожиданно зло выругался и резким движением отбросил её руку за спину.
Утром вышедший по нужде гувернёр обнаружил конюха Матвея. Его посиневший труп лежал у ворот конюшни. Зажатые в руке поводья были словно перерезаны ножом. Лицо, застывшее в гримасе ужаса, выглядело неестественно бледным и каким-то прозрачным, словно сделанным из весеннего льда. Гнедого в конюшне не было, зато у ворот чернело огромное пятно застывшей крови. Седло и сбруя валялись неподалёку, и только клочки окровавленной шерсти свидетельствовали о том, что кровь, разлитая по земле, принадлежала любимому коню барина. Сколько не всматривались домашние в снег, лежащий вокруг поместья, ни каких следов дикого зверя обнаружено не было.
С наступлением сумерек Вольдемар Кириллович, обеспокоенный событиями прошедших суток, собрал домочадцев.
За южной оконечностью болота раздался звук, похожий на тихий скрип несмазанных петель. Постепенно он усилился, перейдя в тихий стон, в котором слышалось невнятное бормотание. Затем что-то противно булькнуло, рыгнуло, и вышину неба вспорол низкий, протяжный вой. Он поднимался всё выше и выше, заставляя сжиматься сердце от внезапно нахлынувшего страха. Полная золотистая луна, окутывая своим призрачным светом верхушки застывших в немом удивлении деревьев, казалось, морщилась от этого воя, вызванного её собственной силой, но она была не в воле остановить его, и с покорностью приговорённого впитывала в себя этот крик боли непонятного и потому зловещего существа. Звук сместился чуть вправо, затем, перейдя на нестерпимо высокую ноту, начал удаляться с невероятной скоростью. Через минуту последние завывания растаяли в полночной тишине.
— Как на кладбище! — вслушиваясь в тишину, не нарушаемую ни единым шорохом, подумал человек, стоявший у северного края болота и до рези в глазах всматривавшийся в раскинувшееся перед ним пространство. — Нет, сегодня уже ничего не будет! — И медленно, с неохотой закинув на плечо тяжелое ружье, так же медленно двинулся к стоящему на отшибе домику. Его высокая фигура, закутанная в подобие шали, выглядела уродливым наростом на серебрящемся в лунном свете ландшафте. Мягко, по-кошачьи поднявшись на ступеньки крыльца, он немного постоял, оглядываясь вокруг, затем смачно сплюнул и протянул длинную высохшую ладонь к двери. В этот момент сзади мелькнула тень. Что-то чёрное взвилось за его спиной и с громким ударом обрушилось на плечи. Ни тени страха не промелькнуло на лице незнакомца, только разочарование и мука от бессилия что- либо сделать. Ружьё, выбитое из рук, с грохотом полетело на ступеньки. Тяжелый, гранёный кинжал так и остался в ножнах. Из прокусанной артерии вырвалась черная струйка крови и тугим фонтанчиком забила в темноту ночи. Чавканье, щелканье челюстей и стук острых когтей по дубовому полу веранды продолжались не более пяти минут, затем всё стихло. Лишь топот бегущих ног ещё некоторое время нарушал покой ночи. Дед Михей проснулся и, прогнав остатки странного сна, обеспокоено посмотрел по сторонам. За окном где-то далеко-далеко уходил в небеса едва слышный одинокий вой. Такой вой он слышал давным-давно, еще будучи босоногим мальчуганом, но Михей был готов поклясться, что это был тот же самый вой.
