Он был зол. Он готов был грызть зубами золотые безделушки и сверкающие камни своей сокровищницы, так он был зол. Вид неисчислимого богатства, которое было тем ценнее в его глазах, что принадлежало лишь ему одному и никому больше, всегда успокаивал и радовал его, но сейчас не помогало и это. Он набрал в грудь побольше воздуху, задержал дыхание, сколько хватило сил, потом резко выдохнул. И сказал как мог спокойнее:
— Ну чего, чего же тебе еще не хватает? Глупая женщина! Я собрал здесь самые редкостные, самые удивительные драгоценности со всех концов света, и все это — твое, пока ты со мной. Ты хотела парчу, шелка и бархат, чтобы одеться — я достал их. Потом ты потребовала перин и одеял, потому что, видите ли, не можешь спать в холоде — и я принес их тебе. Скажи мне, что тебе нужно, и, клянусь Первым Яйцом, я достану все, что потребуется!
В продолжение всей этой речи он сидел к Раине спиной, но на последних словах обернулся так резко, что девушка вздрогнула. Но все равно упрямо покачала головой:
— Нет, чудовище. Ты не заставишь меня.
Он качнулся всем телом в ее сторону, и, хотя их разделяло не меньше десятка шагов, она тотчас почувствовала у самой щеки его горячее, нетерпеливое дыхание.
— Разве такое уж я чудовище? — вкрадчиво проговорил он ей в самое ухо. — Посмотри мне в глаза и скажи.
— Я не желаю смотреть в твои желтые глаза! — крикнула девушка. Она сидела на груде золота, сжавшись в комочек, обхватив колени тонкими руками. — Уже тысячу лет я не видела ни одного простого человеческого лица, только твои желтые безумные глаза!
Маленькой ножкой в ажурной кожаной сандалии она пнула арфу, и та жалобно зазвенела.
— Раина, у меня золотые глаза, — еще более вкрадчиво проговорил он, ластясь к ней. — Чудные, сияющие золотые глаза. Не упрямься.
— Буду. Что ты мне сделаешь?
— Не дам сладкого. Посажу в пещеру с летучими мышами. — Глаза его, и в самом деле цвета жидкого золота, лукаво блеснули. — Или… не пущу посмотреть на закат. Я собирался, но раз ты такая гадкая…
Он отвернулся и притворно вздохнул. Раина подняла мокрое от слез лицо.
— Это правда? Или ты смеешься надо мной?
— Ты споешь мне? — живо спросил он.
Раина стиснула кулачки и в отчаянье ударила его в грудь, но только поцарапала кожу о сверкающий небесно-голубой панцирь. Тогда она разрыдалась.
— Ненавижу! Ненавижу тебя! Тюремщик мой, палач! Желтоглазое чудовище!
— Спой мне о том, как сильно ты меня ненавидишь, — невозмутимо предложил он. Ответом ему были только горькие всхлипы, и тогда он заметил: — А солнце меж тем спускается все ниже и ниже. Скоро оно исчезнет в море, и не на что будет смотреть.
И так велико было желание бедной девушки хоть ненадолго выбраться на свет из темных, душных залов подземного дворца, что она поспешно утерла слезы и встала.
За все те неисчислимые годы, что провела она здесь, ее тюремщик впервые сам предлагал ей прогулку наверх. Все ее просьбы об этом до сих пор оставались без ответа, и она боялась, что неожиданное великодушие оставит золотоглазого хозяина так же внезапно, как и появилось.
— Я буду петь тебе весь вечер, если ты я впрямь выпустишь меня наверх, пока не сядет солнце, — пообещала она.
Между этими двумя существовал нерушимый договор: можно бесконечно изворачиваться и увиливать от ответа, но если слова произнесены, отказаться от них невозможно. Данное обещание, коль скоро оно давалось, должно было быть исполнено, как им, так и ею. Поэтому он перестал торговаться и удовлетворенно хмыкнул.
— Тогда живо найди что-нибудь, чем завязать тебе глаза, Я не хочу, чтобы ты знала путь наверх.
Кривая усмешка исказила ее губы.
— Боишься, что сбегу? В открытое море?
— Нет, — спокойно ответил он. — Боюсь, что будешь слишком часто бывать наверху, и у меня больше не останется способа уговорить тебя петь мне. — Он помолчал, завязывая ей глаза вышитой туранской шалью, затем небрежно добавил: — К тому же от долгого сидения на соленом ветру могут пропасть мои чары, и ты превратишься в столетнюю старуху, какой уже наверняка бы стала в любом другом месте.
Раина испуганно вскинула руки и провела кончиками пальцев по своим щекам, словно проверяя, не утратила ли ее кожа нежность и бархатистость.
— Опять ты надо мной потешаешься, — сердито проворчала она. — Сколько раз я просила тебя принести мне зеркало?
— Столько же, сколько я отвечал тебе: нельзя, заклятие утратит силу. Ну, идем?
По залам и переходам дворца Раина всегда путешествовала на его спине — что не составляло для него никакого труда. Сама она сбила бы себе все ноги о камни, передвигаясь почти ощупью в полутьме.
Дворец был огромен и большей частью темен — колдовской свет он переносил с собой из зала в зал. В сущности, это было гигантское хитросплетение пещер, узких проходов и больших галерей, которое он за много сотен лет превратил в подобие рукотворного жилища. День он проводил в одном зале, день — в другом, третий — в сокровищнице, что занимала три огромные пещеры. Раину он всюду таскал с собой, не желая расставаться с ней ни на миг.
