Летчик ехал на работу в тяжелом настроении. Ком обиды стоял в горле, в мозгу проявлялись, вертелись и рушились обрывки несуществующего, воображаемого спора, какие-то упреки и оправдания... И над всем этим поднималась тихая злость.
Вылет на сегодня был запланирован не с раннего утра, суббота, можно
было чуть поваляться в постели. Жена сладко спала после вчерашнего долгого
сидения перед телевизором, и ему не хотелось ее будить, но привычка рано
вставать подняла его.
Он тихо встал, привел себя в порядок, попил чаю, и тут в кухню вошла
заспанная жена. Глянула в окно, зябко поежилась: ветер гнул деревья, срывая
желтые листья, на земле блестели лужи после недавнего дождя. Холодно на
улице. А в доме тепло и уютно... она подняла кулачки к плечам, зевнула и
длинно, сладко потянулась. Под ночной рубашкой рельефно проступили молодые,
упругие прелести.
Его внезапно пронзило острое мужское желание. Сердце гулко
заколотилось, холодок сжал все внутри живота... Он вскочил и протянул руки,
чтобы обнять любимое тело.
- Отстань! - она капризно оттолкнула его руками в грудь. - Мы же
договорились: перед вылетом нельзя! - Подумала и добавила: - От греха. Вот
вернешься... - она протянула паузу, - тогда... посмотрим.
Он попытался настоять. Она гневно сверкнула глазами, уперлась.
Пристал... Опять то же самое...
Чисто мужская обида захлестнула его, он сорвался, быстро одеваясь,
наговорил глупостей, хлопнул дверью и так и поехал на вылет, давясь
незаслуженным оскорблением.
Ну, подумаешь - жена не допустила к себе. Казалось бы, плюнь, бывает:
мало ли что, не с той ноги встала. Вечером допустит. И мелкая эта обида
забудется и канет, затопленная молодой обоюдной страстью.
Нет, не проходила обида. И когда проходил санчасть, и в штурманской, и
на метео, и уже на самолете - перед глазами вставали набухшие соски под
ночной рубашкой, и желание так же ворочалось холодком в животе, и ком обиды
так же стоял в горле, и от злости сжимались кулаки.
Он злился на себя, на жену, на нескладную жизнь, на неустойчивую
погоду, на нерасторопного второго пилота, на потряхивающий двигатель. Все
складывалось не так. И он понимал, что в этот раз все складывается не так
потому, что жена уперлась в своем суеверии и обидела его отказом.
Как бы все было прекрасно, если бы она утром не оттолкнула его. Шел бы
на вылет удовлетворенный, окрыленный чувством своей мужской состоятельности,
- мужчина, кормилец, защитник, командир, принимающий в воздухе сложные
решения, оберегающий жизнь своих пассажиров, шел бы как человек - хозяин
жизни!
А теперь, оплеванный, он смотрел на мир равнодушно. Не хозяин жизни, а
проситель. За что?
Рейсов в этот день было два, и весь первый рейс обида ощутимо мешала
работать. Он гнал от себя грустные мысли, отвлекался на решение задач
полета, толкался с пилотами в АДП, смеялся над анекдотами... а внутри
сверлило и сверлило: "не мужик, баба помыкает, ну что ей стоило..."
Весь мир вокруг как бы отошел на задний план и утратил часть своей
значимости. Обида исказила реальное восприятие действительности; он
несколько раз ловил себя на мысли, что отстает в реакции, задумывается, а
потом неуклюже шевелится, уже вдогонку, невпопад... и посадки какие-то
корявые...
Погода не баловала: ранняя осень принесла циклоны, с ветрами, зарядами
дождя, низкой облачностью, туманами; уже пробрасывало снежок, и лужи по
утрам затягивало тонким, как целлофан, льдом.
Нынче с утра подошел холодный фронт, в воздухе болтало, облачность
прижимала самолет к позолоченной заморозками горной тайге, а когда машина
влетала в заряд ливня со снегом, несколько минут приходилось пилотировать по
приборам в серой мгле. Потом самолет снова выскакивал в светлый мир, и по
глазам больно било осеннее солнце, на секунду пронзавшее лучом рвань
облаков.
Он подумал, что в его жизни вот так же: мгла, мгла, потом ярко
сверкнет, больно ударит по глазам... и снова мгла.
Иногда они разговаривали на эту тему - через силу: жена не любила
разборок и старалась их избегать. Как все жены пилотов, она была суеверна и
свято полагала, что какие-то ритуалы оберегают мужа от полетных невзгод.
Одним из таких ритуалов в ее понимании было - "не грешить" перед вылетом. А
так как вылеты на Ан-2 бывали практически ежедневно, ритуал стал привычным.
Он был лишен возможности удовлетворить утреннее желание, самое острое,
когда отдохнувшее тело отзывается каждой клеточкой. А вечером, после
полетов, иногда приползал домой чуть живой от усталости...
За штурвалом мысли вяло ворочались в голове. Снова и снова вставала
перед глазами утренняя картина: прекрасное молодое тело, в утренней
свежести... и - запрет, оскорбление размолвка... мгла.
Ей, видимо, не надо... Ей не хочется, что ли. И что - вот так всю
жизнь?
И тихой змеей выползало из потаенного уголка подозрение: "А может...
другой?" Он гнал эту подлую мысль. Он видел, что жена любит его, старается
оберечь, верит в ритуалы... а душу-то, живую душу - гнетет.
