Михаил Веллер
О дикий Запад!
– Как они там кино делают – черт их знает! Ну ладно – плохо поставлено. Ну ладно – плохо играют. Ну ладно – дешевый фильм, мало декораций, слабая работа. Но ведь все равно – миллионы денег ухлопано! Так ведь еще и изначально придумано плохо! Ведь самое простое, самое дешевое в кино – это сценарий: один человек плюс один карандаш. Ну хоть придумать-то можно хорошо? Время на это-то есть? А то ведь смотришь боевик: убожество слезное, мозговая плесень! Хороший сценарий – так хоть есть что ухудшать. Они же нулевыми средствами тянут нулевой сценарий – бред обреченных. Вот же окопались сценаристы в кино – гранатометом не вышибешь, насмерть держат рубеж у заветного пирога.
– Да? Напиши хороший сценарий. И посмотри, как от него в кино ничего не останется: режиссер гений, актеры гении, сценарист дурак, пшел вон, болван, не путайся под ногами.
– Да я бы им под холодную закуску левой ногой такое заворачивал за полгонорара – никакой постановкой не угробить, за счет голого сюжета и раскладки ситуаций фильм бы на ура держался. Народу простого кина охота, чтоб дух захватывало, и похохотать, и слезку вытереть.
– А-а! Так что ж ты тут сидишь? Давай, заворачивай.
– Да элементарно! Сейчас я тебе кинуху расскажу – финиш. Еще все будет перед глазами стоять, покажется потом, что ты это точно в кино видел!
– Ну-ну. Гомер из Конотопа. Представляю себе эту развесистую клюкву.
– Слушай внимательнее и тогда представляй. Сейчас.
Вот. Допустим, так.
Кадр первый.
Смоленый борт шхуны, нос режет морскую волну. Солнце, голубизна, чайки кричат, кружась над мачтами. У фальшборта – обросшие, обветренные моряки жадно вглядываются: родной берег!
Пыльная улица китобойного поселка на Восточном побережье Штатов: темные домики с садиками, собаки у заборов, баркасы и сети у причалов, дымок кузницы, крест церкви. Вниз, к берегу, несутся мальчишки с воплем:
– Шхуна пришла!
Девушка, красивая, юная, белокурая – щемящая сказка, а не девушка! – поворачивает лицо. Видит что-то вдали: бледнеет, вспыхивает, розовые детские губы приоткрываются…
– Слушай, ты когда-нибудь в Штатах был?
– Нет; а зачем? А ты?
– Зачем же ты берешься за то, что знаешь только по глупым фильмам и книжкам? Я бы сказал, что это вторично, если бы это не было третично и четвертично! Раскрашенный картон, а не жизнь.
– А наплевать – зато интересно. Зрителю нет дела до эстетических тонкостей – какая разница, что там вторично, а что нет, главное, чтоб здорово было. Итак, повторяю для дундуков:
…розовые детские губы приоткрываются. Приоткрываются, понял? Я сказал! Ага… приоткрываются, что-то беззвучно и счастливо шепча, слезинки тихо скатываются из сияющих глаз, грудь ее вздымается от прерывающегося взволнованного дыхания.
Во – именно это лучше пустить первым кадром.
А дальше:
Белый парус на грани синего неба и синей воды.
А дальше – борт шхуны и моряки.
А дальше – возбужденная и восторженная суета на берегу: толпа у причалов машет, вытягивает шеи, галдит. А шхуна близится к берегу.
Или нет – лучше так:
Первый кадр:
Прелестная девушка, несчастное лицо, отрицательное движение, прерывающийся голос:
– Нет… никогда. Он вернется. Он сказал, и он вернется…
Угрюмое и сильное лицо молодого мужчины, черные кудрявые волосы, резкие черты, мрачно горящие глаза:
– Два года прошло. Он не вернется! Его давно нет, нет! А я – я умру за тебя… Я люблю тебя. Я сделаю все, чтоб ты была счастлива…
– Нет!.. Я буду ждать его тысячу лет. Стариком. Калекой. Даже в могиле я буду ждать его! – Голос девушки дрожит, звенит от слез.
Вот тут она и замечает парус.
Итак: толпа на берегу: женщины и принаряженные, и растрепанные – только от корыта, старики с палками, шейные платки, кожаные куртки, морщины выдублены соленым ветром, кто-то смотрит в подзорную трубу, кто-то держит ребенка на руках.
Мужские замечания:
– В полном грузу.
– Верных три тысячи бочек ворвани.
– А грот-стеньга-то у них заменена! Здорово, видно, потрепало…
– Ты хоть знаешь, что такое грот-стеньга?
– Неважно. Знаю. А что?
– Нельзя же лепить такие дикие стертые штампы!
– Почему это нельзя? Можно. Ты не знаешь, что такое сила штампа! Это ж готовые образы, страсти, – только платок от слез выжимай! Я такое штампами наштампую – не оторвется ни один эстет: губки покривит, а проглотит, еще и поскребет его по сердечку!
– Да мне неинтересен этот какой-то детский наивняк!
– Гражданин, заткнитесь или выйдите из зала! Кино началось!
Так на чем я остановился? Да:
…Стукает о доски причала швартов, плещет волна, падают сходни.
Прелестная наша девушка и светловолосый, небольшой и крепкий юноша на носу шхуны неотрывно смотрят друг на друга.
Идут титры – на фоне счастливых встреч, объятий и слез на причале, отцы подбрасывают выросших без них детей. На встречу нашей влюбленной пары мрачно смотрит с краю толпы тот самый молодой мужчина: кожаный фартук, тяжелые руки – очевидно, он кузнец.
– Все вернулись! Все!
– Три тысячи двести бочек!
– У гарпунера рука – тверже железа! – Здоровенный детина с пиратской повязкой через глаз любовно хлопает по спине светловолосого крепыша. Тот замер, осторожно гладя волосы приникшей к его груди девушки.
