Владимир Орлов
Нравится всем - выживают единицы
* I часть *
1.
Один только Лукин мог сказать, что тогда происходило. Я карабкаюсь на самую высокую вершину, чтобы это увидеть. Он хорошо все знал, и я могу только догадываться, как собственно обстоит дело. Может быть, и Лацман это знал - не знаю. Во всяком случае, он имел такой вид, словно ему доступны все тайны. Я боялся подойти к нему со столь прямым вопросом. Представляю в этом случае его пренебрежительный взгляд. Я решил не морочить себе голову и самому все прояснить для себя. Как обычно, это принесло облегчение. В какойто момент мне даже показалось, что я догадался, но, на самом деле, это были лишь домыслы...
2.
В этом большом доме я был один, один не в смысле одиночества, а один, как я есть - номер сто - маленькая голова на худой шее. Однако кое-что все-таки было, например: стол. Это к нему я склонялся в глубокой задумчивости. Глубокой... Хотя, если разобраться (а разбираться особенно нечего), то я сидел просто так, от нечего делать. Как если бы сидел только я и никого вокруг не было. Значит, делаем вывод: моя голова здоровее и опрятнее - от кресла до кресла - любого другого предмета такой же величины и отношений со всем сущим. Чтобы, однако, совсем не впасть в кабалистику, я признаю негодность моей головы и всего остального.
3.
Толстый поролон, от которого веяло таким жаром, что было даже неудобно сесть на него, оканчивался гладким формованным краем, местами погрызанным и повсеместно грязно замусоленным. Я не мог, как уже было сказано, лежать на нем, но только, изогнув дугой все тело, упираться затылком и, может быть, локтями в его поверхность. Это-то совершенно и невозможно: ноги всегда найдут более плотную опору и не позволят мне просто так лежать, как бы я не пыжился. С другой стороны, зрелище замечательное, атлетическое, почти без из?янов и мелких помарок. Почти философское надрывание себя ради... ну, может быть, только ради денег. Партер ради денег. Вот.
4.
Дети. Они маленькие, в дымке их почти не видно. Не видно ничего. Один ребенок виден среди всех, с белой челочкой, в белой рубашечке, с плотно сжатыми губами, с глазами, полными детской тоски. Что он мне может сказать? Ничего. Да я и слушать его не стану. Вот выйду сейчас на помост, опустив голову, и подниму руки. Быстро тук-тук-тук по пюпитру, очень звонко, я бы сказал. Полное молчание во всем просвете. Можно еще послушать. Нет, определенно все чего-то ждут. И я жду тоже. Давайте замолчим. Давайте замолчим, дети. Мне ничего больше от вас не нужно.
5.
Как бы то ни было, а я пришел. Пришел, снял с плеча тяжелую сумку. И прошел в совсем мокрых ботинках на кухню, но потом в три шага вернулся на место и разулся. В доме была теплынь деревенская-возле-печки, батареи палили во всю. Я разделся до пояса и открыл в комнате балконную дверь, чтобы было чем дышать. Но дышать было уже нечем - появились явные признаки насморка и еще какой-то болезни. Я накинул на себя одеяло и стал ждать. И вот оно зазвонил телефон. "Кто говорит?" - "Лацман".
6.
Я не мог примирить себя с собой. На меня давило то неопределенное чувство, что я должен буду рано или поздно прийти к выбросу. Занять место, которое я уже давно собирался занять. Или нет, скорее, в этом предназначении не утверждал меня никто. Меня легко могли провести, но я уже точно знал, что я нахожусь в другом месте. Где это место - я хорошо знаю. Мое поле, мой огород, фигурально говоря, все чаще перед моими глазами. Раньше я видел его, как мне казалось, яснее, но теперь - а вникнуть в это просто не получается я вижу это в самом деле ясно. Может быть, таково видение настоящего, но больше я склонен думать, что здесь замешано мое неочевидное утомление. Мне надоело, я чуть-чуть сбился ориентиром и сижу, как уставший путник, у края дороги. И эта усталость напрашивается сама по себе. Нет смысла ничего продолжать.
7.
Я стоял один. Мне мерещилась всякая чепуха, и я обмахивался кожаной перчаткой, хмурился и отводил глаза. Так бы я и стоял там, если бы не подошел Лацман и не ущипнул меня за одно место. Я вскрикнул и упал без чувств. Когда приехала скорая помощь, я был уже 10 минут как без дыхания, и, следовательно, они приехали поздно. Лацман тоже подходил несколько раз и трогал ладонью лоб. Пока люди разговаривают - ничего не видно, но как только начинается драка - сразу видно, кто победитель.
8.
Чувственными частями мозга я знаю не только где нахожусь, но и что меня ожидает, то есть то, что может последовать в следующую минуту. Я неверно опускаюсь на невзрачный стул и, уставившись в пол, проговариваю: "На самом деле, мне нет никакого смысла не доверять себе. Но вот только одно это чувство внушает назойливое подозрение. Я всегда обходился малыми средствами для решения казалось бы невозможных задач, но некоторым кажется, что я сам прилагал такие малые усилия. Нет, уверяю вас - мал был мой инструментарий! Поэтому когда я только прикоснусь к задаче много сложнее меня, я стану сразу чуть-чуть независимее..." И так далее и тому подобное. Я встал и вышел вон. За мной последовала неслышная тень моего шагомера.
